Исповедь любовницы Сталина - Леонард Гендлин

— Собираю приключения и поэзию, — сказал Киров.

С его женой, высокой блондинкой, мы расцеловались, я ее раньше немного знала. Писатель Михаил Зощенко держал в руках томик стихотворений Мережковского. Его «русалочья» жена Вера, громко смеясь, рассказывала последние театральные анекдоты.

— Михаил Михайлович, порадуйте нас каким-нибудь оригинальным произведением, — попросила жена Кирова.

— В Ленинграде, на Мойке, — сказал Зощенко, — я случайно разговорился с одной женщиной. Она поведала мне о своей жизни, связанной с необыкновенными приключениями, уголовным прошлым, каждодневными тревогами. Товарищи называли ее Лялька-Пятьдесят. И вот эта самая Лялька давно остепенилась, имеет хорошего, достойного мужа, прекрасных детей. Она работает кассиршей в Елисеевском магазине на Невском. Сын учится в музыкальной школе, мечтает стать пианистом.

— Сергей Миронович, — спросила Кирова Лазурки-на, — я слышала, что вы собираетесь переехать в Москву?

— Восьмого декабря я должен приступить к своим новым обязанностям секретаря ЦК ВКП(б), на сей раз не «номинальным», — ответил, грустно улыбаясь, Киров.

По случаю отъезда из Ленинграда Киров устроил в Смольном большой прием. Он легко и красиво танцевал. Кружась в танце, С. М. разговорился:

— В. А., вы не можете себе представить, как я рад, что буду жить в Москве. Теперь мы сумеем чаще видеться.

— Это признание?

— Если хотите — да, причем настоящее и самое откровенное. Как ни странно, но вы, Верочка, давно уже стали для меня самым дорогим человеком. Знаю, что на нашем пути стоит И. В., но я его не боюсь!!

— С. М., у вас довольно симпатичная жена!

— А у вас, В. А., довольно симпатичный муж. Могу сообщить новость: ваш благоверный переводится на постоянную работу в Большой театр.

Этим сообщением я была ошарашена, ко всем моим огорчениям прибавлялось еще одно. Только мужа мне не хватало!

— Завтрашний день у вас свободен? — внезапно спросил С. М. — Давайте куда-нибудь махнем!

Я согласилась. Мы поехали на Восточный берег Финского залива, в Сестрорецк. Кирова сопровождала охрана. Мороз обжигал, согрелись в загородном доме, где к нашему приезду было все приготовлено, охрана нам не докучала. После обеда я стала просматривать последние номера журнала «Красная новь», Киров попытался меня обнять:

— Верочка, я ничего не могу с собой поделать, я люблю вас. Мечтаю, чтобы вы родили мне кучу сыновей. В крайнем случае, не откажусь от дочерей!

— С. М., не надо продолжать. Только откровенно, как на духу: вы Сталина любите?

— Вопрос сугубо личный, позвольте на него не отвечать. Скажите, Верочка, если его не будет и я стану первым секретарем ЦК ВКП(б), хотя к этому не стремлюсь, вы тогда согласитесь стать моей женой?

Опять то же самое: Сталин, Ягода, Ворошилов, Зиновьев, Тухачевский, Рыков, Киров… Неужели на мою бренную голову не снизойдет свыше обыкновенный, человеческий покой?!

Киров прочел мои мысли:

— Вы красивая, поэтому все хотят вас, и кроме того, вы слишком уж на виду.

Из недр груди вырвалось:

— Так что же мне делать? Как выбраться из этого проклятого омута? Разве я виновата, что вы, пресыщенные мужики, лезете ко мне со своими потными объятиями и без конца предлагаете руку и сердце?

С. М. помрачнел. Я прилегла отдохнуть, думы не отпускали от себя. За вечерним чаем спросила Кирова:

— С. М., разве в Ленинграде нет красивых, достойных женщин?

— В марте мне исполнится сорок восемь лет. Жена, к сожалению, не может иметь детей. Мы соединились в юности, тогда были совершенно другие интересы, нас обуревал вихрь революционных идей. Вас, В. А., впервые увидел в консерватории на студенческом концерте, с тех пор я думаю о вас. Я немного опоздал, вас перехватил Сталин. Как вы к нему относитесь? — Киров внимательно посмотреть на меня. — Он плохой человек: жестокий, чванливый, злой, мстительный и весьма ограниченный. Пока мы вынуждены его терпеть, но все равно уберем, сместим со всех постов. Верочка, это наш с вами первый и самый главный секрет, смотрите не проболтайтесь! У этого негодяя везде имеются уши.

А что будет, если я вас поцелую? — С трудом оторвала его от себя. — Верочка, не могу больше без вас жить.

— Я уже один раз вам сказала, что притязания ваши, С. М., останутся без внимания.

Ночью приехали в спящий Ленинград. Голубоватые сумерки простирались над Невой.

30 ноября последний спектакль «Аида». За кулисы пришел Киров. Он познакомил меня с громадным бородатым мужчиной.

— Прошу любить и жаловать, наш грозный Филипп Дмитриевич Медведь, начальник областного управления НКВД. Мы понемногу все его побаиваемся, — полушутя-полусерьезно проговорил С. М.

Обращаясь ко мне, Медведь сказал:

— Если понадоблюсь, я всегда готов оказать услугу друзьям товарища Кирова.

На банкете рядом со мной сидели Киров, Медведь и прожорливый романист, потомственный граф Алексей Толстой, который всех смешил.

— Вам, Алексей Николаевич, можно позавидовать, — сказал Киров, — вы умеете смачно рассказывать, сочно писать и с аппетитом уничтожать хорошо приготовленную пищу, за столом вам нет равных!

Толстой посмотрел вокруг себя:

— Сергей Миронович, вы глубоко ошибаетесь, имеются конкуренты — неустрашимый товарищ Медведь, который два часа без перерыва ест, глушит водку, коньяк, пиво. Все без предварительного разбора!..

Общество рассмеялось. Медведь не обратил внимания на злую шутку.

Днем 1 декабря занималась в филармонии с концертмейстером. Неожиданно услыхала невероятный шум, крик, плач. Мимо меня пронесся бледный директор, за ним рысцой, как угорелые, бежали дирижеры, артисты, служители. Спросила зареванную гардеробщицу, старенькую тетю Лизу:

— Почему такой переполох? Что случилось?

— Кирова-батюшку, благодетеля нашего Сергея Мироновича, фашисты проклятые убили. Говорят, что это сделали подосланные немцами троцкисты!

Куда идти? У кого узнать правду? Что мне делать?.. Мне кажется, что самое трудное в смерти для тех, кто остался жить дальше, заключалось в том, что они не успели сказать умершему то главное, что чувствовали и думали о нем.

Вышла на улицу. Город лихорадило. Торопливо бежали утомленно-сосредоточенные люди. Одиноко стояли переполненные замороженные трамваи и автобусы. Набрала номер телефона квартиры Кирова — молчание; позвонила в его приемную — снова молчание. Мне хотелось связаться с Дорой Абрамовной Лазуркиной — опять молчание. Стала звонить в театр, филармонию, знакомым — никто не отвечает. Словно все вымерли. Мне необходимо было с кем-то говорить, все равно о чем, но только говорить и не быть одной. Поехала на Московский вокзал, в здание никого не пускают, оно оцеплено военными и войсками особого назначения. Вход только по специальным пропускам. Вернулась в гостиницу. На письменном столе записка с просьбой срочно позвонить в обком партии.

Весь день 2 декабря металась по опустевшему и в то же время напряженному Ленинграду. Попыталась связаться с кинорежиссером Евгением Червяковым, но он находится в киноэкспедиции. Легла в холодную, неуютную постель, медленно отстукивают часы. Утро встретило небывалым морозом. Жизнь большого города была парализована. Недавние мои. размышления, рожденные беспокойной молодостью, потускнели. Почва уходила из-под ног. Невозможность найти устойчивое отношение к тому, что происходило вокруг, смущала меня. Происходящее казалось неверным, ненужной жестокостью, туманным и грозным, как небо, покрытое свитками багровых туч. Одно было ясно — жизнь расквиталась с прошлым и прорывается к новым устоям. Кое-как дотащилась до Смольного. Распорядители по чьему-то указанию надели мне на руку черную повязку с красной каймой. Вместе с другими «избранными» поднялась на второй этаж. Киров в гробу, словно живой. Море заплаканных лиц. Горы цветов, пирамиды венков от учреждений, ведомств, заводов, фабрик, школ, институтов, садов, милиции… Одна делегация сменяет другую. В глубине зала сидит жена покойного, рядом с ней — сестра Кирова. Их посеревшие лица залиты слезами. Симфонический оркестр под управлением Евгения Мра-винского играет «Реквием» Моцарта. В настороженно-глухой тишине отчетливо звучат голоса Софьи Преображенской и Николая Печковского. Не помню, как вышла из Смольного. Ледяной хрипящий ветер сорвал шапочку, унес ее, но я не ощутила холода. Идти пешком в гостиницу не было сил, трамваи и автобусы шли переполненные, они не останавливались. Меня нагнала легковая машина. Шофер спросил:

— Если не ошибаюсь, вы артистка Вера Александровна Давыдова?

— Да, что вам нужно?

— Мне поручено отвезти вас в гостиницу.

Я не стала сопротивляться. Шофер открыл дверцу машины. Из туфель-лодочек вытащила замерзшие, обледенелые ноги, стала их растирать, омертвевшие пальцы ничего не чувствовали.