Исповедь любовницы Сталина - Леонард Гендлин

— Господа, простите, оговорился, товарищи, — проговорил надтреснутым голосом Павлов, — недавно мне пошел 80-й год. — Снова все встали, и опять аплодисменты. — Тост за науку хороший и важный. Мне сказали, что за нашим праздничным столом важно восседает начальник ГПУ Генрих Ягода. Мне хочется взглянуть на это чудовище, душителя отечественной науки, изверга рода человеческого.

Никто не ожидал такого смелого выступления. Поднялся невообразимый шум. Все повернулись к Ягоде. Сталин подошел к Павлову:

— Продолжайте, Иван Петрович, мы вас слушаем, — сказал он спокойно.

— Три дня тому назад к нам в институт приехали незваные работники ГПУ, я был занят в лаборатории. Со мной работал американский ученый, биолог Стенли Гурри. Все наши кабинеты были перевернуты вверх дном. Мои помощники Ковалевский, Бардина, Фиртич, Липптейн, Ковалюк увезены в закрытых автомобилях. Мы стали наводить справки, но пока все безрезультатно. Товарищи, побойтесь Бога! Он все видит и не прощает подлости!

— Иван Петрович, — перебил академика Сталин, — даю вам слово: сегодня ваши сотрудники будут дома. Товарищу Ягоде мы объявим всенародное порицание.

Затем И. В. обратился к Калинину:

— Михаил Иванович, вам поручается проследить за освобождением незаконно похищенных работников Ивана Петровича Павлова.

Калинин радостно кивнул головой. В разгар банкета Сталин попросил слово.

— Пришло время, — сказал он, — упразднить скомпрометировавшие себя органы ОГПУ. Мы решили обойтись без них. Как вы, товарищи, смотрите на такое предложение?

Стоя аплодировали обреченные: Тухачевский, Гамарник, Путна, Фельдман, Егоров, Якир, Блюхер, Каменев, Рудзутак, Чубарь, Косиор, Ежов, Рыков, Бухарин, Орджоникидзе, Пятаков, Косарев, Постышев, Агранов. Им дружно вторили остальные.

Московский конферансье, в прошлом врач-терапевт, Михаил Гаркави представил собравшимся молодую балерину, солистку Большого театра Ольгу Лепешинскую. Заметила, как у Сталина заблестели и забегали глазки. Потом пела коротконогая Валерия Барсова. Несмотря на сорок два года, она прекрасно выглядела. И. В., не отрываясь, в паузах смотрел на ее декольте. В этот момент наши взгляды скрестились.

— Уступаю сцену, — прокричал Гаркави, — удивительной Кармен — Вере Давыдовой!

Ворошилов и Тухачевский преподнесли мне букеты чудесных цветов. В полночь гости разъехались. Ворошилов предложил мне свою машину, но его успел опередить Тухачевский.

— Совсем нехорошо получается, — смеясь заметил Сталин, — наши храбрые вояки одну даму поделить не могут. Если состоится дуэль, уверен, что никто из присутствующих не захочет пойти в секунданты!

Впервые И. В. был безразличен к моему уходу. Была уверена, что в эту ночь его посетит стареющая Барсова или юная Лелечка Лепешинская. Боялась и радовалась неожиданному освобождению.

— Клим, ты едешь домой? — зевая, спросила своего супруга ширококостная Екатерина Ворошилова.

— Ну ладно, поехали, — пробурчал он сердито.

Я пошла с Тухачевским. Сталин на меня не взглянул. С бешеной скоростью мы мчались по тихим, сонно-пустынным улицам. Город спал после трудового дня. По проселочной дороге въехали в лес. Из багажника Михаил Николаевич достал верблюжьи одеяла. Теплый воздух скользил по нашим лицам. Одинокие птицы ревностно охраняли покой, глядя на нас с высоты древесных вершин, они нам завидовали.

— Верочка, ты всегда будешь моей женщиной? — с грустью в голосе спросил М. Н. Ответом был долгий поцелуй. — Давайте на несколько дней отправимся в старинный русский городок Перяславль-Залесский! Там у меня имеется друг, с ним поедем на рыбалку, он не станет докучать лишними вопросами.

— Что я скажу в театре?

— Достанем справку, что вы лечили горло в стационарном отделении военного госпиталя. Там есть свои люди.

Барсову невозможно узнать, она превратилась в мегеру. Любая ее прихоть тут же исполнялась. Получила роскошную квартиру. Фаворитка Сталина пригласила меня на новоселье. Ей лишний раз хотелось взглянуть на отставную любовницу вождя. Я нарочно приехала с Норцовым. Мы танцевали, пели, веселились. Вдруг позвонили из Кремля. Раскрасневшаяся и возбужденная Барсова кинулась к телефону. Сказали, что в ближайшую субботу я должна принять участие в кремлевском правительственном концерте. От злости Барсова искусала до крови сливовые, бантиком свернутые губы.

— Душечка, — прошипела она сквозь вставные золотые зубы, — мне кое-что известно о ваших похождениях! Не советую вламываться в наглухо заколоченную дверь, все равно у вас ничего не выйдет. Только по секрету, сугубо между нами, он на коленях умолял стать его женой…

Я засмеялась, истерика душила до такой степени, что остановиться было невозможно. Меня понесло. В унисон стали смеяться гости Барсовой, хотя никто из них не слышал нашего «дружеского» разговора.

Дирекция театра разрешила взять отпуск на четыре дня с условием, что я представлю в отдел справку о необходимости больничного режима.

Утром в целях конспирации пошла на рынок. У цирка меня поджидал Тухачевский. Целый день мы провели в Загорске.

— Раньше этот город назывался Сергиев, — сказал М. Н., — основали его в 1337 году. Почему-то в этом городе я всегда испытываю необыкновенное волнение.

Ночью в Загорске шел проливной дождь. Большие распластанные лужи напоминали лазоревое море. Солнце ярко освещало причудливую, серо-розовую церковь, стоящую недалеко от рынка.

Башни и храмы в Лавре разностильные, потому они придают ей такое очарование. Больше всего Лавра похожа на крепость с западной стороны, где на склоне сохранились каменные укрепления, в тех местах она неприступна.

— А какие оригинальные названия имеют башни Лавры! — с умиленностью ребенка воскликнул Тухачевский. — Пятницкая, Пивная, Уточья, Луковая…

Загорская пестрота и великолепие напоминали нам одну из прекраснейших русских баллад. Толпами, как на праздник, шли на богомолье женщины, мужчины, старухи, дети. Женщины в белых выглаженных платочках. Мужчины в чесучевых пиджаках, в смазанных сапогах, подстриженные в скобку, до синевы выбритые. От многих за версту несло подсолнечным маслом и дешевым одеколоном. Торжественно, словно крестный ход, сомкнутыми рядами двигались нищие: бездомные и безрукие, одноногие и безногие на самодельных колясочках. На костылях и протезах, с отвратительными язвами и опухолями, больные и зловонные… Запомнился старик с пепельно-серой гривой давно не мытых, слипшихся волос, вместо бороды у него веником висела раздвоенная баранья шкурка. Михаил Николаевич подошел к нищему.

— Извините, но я вас где-то встречал.

Старик вздрогнул. Слезливыми, потухшими глазами он посмотрел на нас.

— Я, Мишка, тебя сразу признал, только вида не хотел показывать. Мы теперь находимся на разных социальных ступеньках: я внизу, в темном смердящем подвале, на самой нижней, а ты, Мишка, забрался на самый верх. — Нищий выпрямился, в его голосе появились властность и непримиримость. — Да, братец, мы тоже из Смоленской губернии, рядом с вами живали, неужто запамятовал? Родион Милованов. Заводики у нас свои были, сахарок гнали, мыльцо варили самое элегантное для дамских ручек. Вспомни, храбрый воин, как за дочкой моей, Анюткой, бегал! Как стреляться из-за нее собирался! Большевики треклятые все забрали, дочка за голозадого чекиста замуж пошла, меня нынче знать не хочет, вот и с самой революции, будь она трижды проклята, побираюсь, ни угла нет, ни кола. Всю Русь пешим шагом исколесил, везде слезы, нищета, голь проклятая! Матушка-Земля стоном стонет, а кто плач ее услышит, тому вначале задницу откусят, потом горло перегрызут.

— Родион Филиппович, могу ли я вам чем-нибудь помочь?

— Нет, Миша, жизнь моя пропащая, что ни дашь, все с товарищами, такими же горемыками, пропью. Лучше ступай своей дорогой…

Подавленные, мы долго смотрели вслед нищему помещику.

— Пойдемте в храм, — попросил М. Н., — хочу помолиться за наше, Верочка, счастье.

К вечеру приехали в Перяславль-Залесский. Ферапонт Елисеевич Дугин принял нас ласково. Мне понравился его чистенький домик. Окна с узорными, как будто вышитыми, кружевными наличниками выходили на Плещеево озеро, где по ночам наш хозяин бреднями ловил рыбу.

— Браток, — сказал М. Н., — мы у тебя поживем денька три?

— Михалыч, сколько надобно, столько и живите.

— Елисеевич, смотри не проболтайся, что мы приехали.

— Ладно уж, будя-то учить, не впервой гостей-то отменных принимать, — добродушно ответил кряжистый Дугин.

— Как обещал, привез в подарок ситец, хромовые сапоги, которым нет износа, керосинку, примус, крючки и, конечно, водочку, — проговорил М. Н., протягивая ему чемодан с вещами.

Старик от удовольствия осклабился:

— Значит, опять, Михалыч, я твой должник?