Алхимия единорога - Антонио Хименес

Внезапно мне стало неловко: я все еще лежал на постели совершенно голый. Застыдившись своей наготы, я бросился одеваться под сочувствующим взглядом Виолеты.

У меня болела спина, затылок, большие пальцы, а еще меня слегка подташнивало и беспокоил желудок. Я не мог уяснить слова Виолеты.

Она слегка подалась вперед — ее тело было само совершенство: великолепные округлости грудей, тонкая талия, нежная смугловатая кожа, блестящие черные глаза, полные губы, темные, длинные, вьющиеся волосы. Я любовался ею, как ангелом в женском обличье; она ослепляла и в то же время притягивала.

Виолета подошла к стенному шкафчику возле изголовья кровати.

Мысль о скорой разлуке с этой женщиной наполняла меня болью, отчаянием, растерянностью. А ведь так недавно я совсем ее не знал! Почему любовь превращает нас в тупых собственников? Куда исчезает вся наша щедрость? В тот миг я не хотел делиться Виолетой даже с Джейн. Это был такой большой шаг назад, что я ощутил признаки полного саморазрушения.

Тем временем Виолета открыла стеклянную дверцу и достала из укромного хранилища большой кубок чеканного золота, украшенный множеством символов, главным из которых был треугольник с глазом посередине — такой же, что и над дверью в комнату. Кубок был покрыт кружевной салфеткой.

— Ничего больше не говори, просто выпей, Рамон.

— Я не хочу пить. Я люблю тебя и хочу одного — умереть ради тебя. Я не готов тебя покинуть.

Огонь безумия бился в моих висках, глаза жег ад, который, я создал сам, в считаные секунды утратив веру. Я был близок к самоубийству.

— Пожалуйста, выпей, Рамон. Пей.

— Что это? Хочешь напоить меня наркотиком и выбросить из своей жизни?

По лицу Виолеты промелькнула легкая тень беспокойства.

— Пей!

Она поднесла чашу к моему рту и даже слегка наклонила. Едва жидкость коснулась моих губ, я успокоился и принялся глотать (в детстве меня так поили слабительным). Напиток обжигал горло точно жидкое пламя.

Сперва у меня возникло лишь ощущение пустоты, какое бывает, когда отказывают все чувства. У тебя как будто нет тела; ты осознаешь лишь, что существуешь, — и больше ничего. Капельки пота высохли у меня на лбу. Тоска, ненависть, ревность, подозрительность, пошлое необузданное вожделение — от всего этого не осталось и следа. А потом, подобно лучам, преодолевающим космические пространства, в самые потаенные глубины моего существа проникло спокойствие. Я почувствовал, как потоки света омывают мои нервы, мозг, вливаются в кровь. Сердце мое теперь билось ровно, дышалось мне легко, я видел перед собой ясные глаза Виолеты. Желание составляло неотъемлемую часть наших отношений, но сейчас оно было свободно от необузданности и торопливости; осталась лишь чистая гармония.

Я взглянул в глаза девушке и улыбнулся. Она тоже улыбнулась в ответ, взяла мое лицо в ладони и поцеловала.

Потом оделась, убрала кубок в шкафчик и, прежде чем закрыть тайник, достала оттуда металлическую флягу, инкрустированную разноцветными камушками, с крышкой на цепочке, и протянула сосуд мне.

— Рамон, если у тебя заболит тело или душа, выпей несколько капель этого напитка.

— А что это?

— Называй его амброзией. Наше домашнее снадобье, оно всегда поддержит тебя.

— Но ведь это не наркотик, правда?

В ответ Виолета заливисто рассмеялась. Мы уже спускались по ступенькам.

К моему удивлению, стол был накрыт к ужину на четверых. Значит, кроме Джейн приглашен кто-то еще. Извинившись, я зашел в ванную, чтобы умыться, а когда вернулся в столовую, там уже был новый посетитель — высокий элегантный мужчина в строгом костюме.

— Ричард Смит, — представила его Виолета.

— Очень приятно, Рамон. Виолета много о тебе говорила.

Мистер Смит напомнил мне агента Смита из фильма «Матрица»: одетый в черное, неопределенного возраста, с костистым лицом, без единого грамма лишнего веса. Но в отличие от киношного Смита, одного из тысяч интерактивных клонов, этот Ричард Смит всегда улыбался; его улыбка была такой идеальной, что казалось, ему за нее платят. Мистер Смит почти не разговаривал с Виолетой (в ее взгляде читалась неприкрытая скука), зато буквально за несколько секунд успел сообщить мне, что он архитектор, строительный подрядчик и советник герцога Сассетского, великого магистра Великой объединенной английской ложи. Удивленный, я нахмурился и только кивал в ответ.

В манере говорить мистера Смита чувствовалась нервозность, свойственная его беспокойной натуре. На одном дыхании он выпалил, что большую часть времени проводит в португальском городке Бадагасе. Я возразил, что Бадагас — химера, игра воображения, что его вовсе не существует. Если только это не какая-нибудь деревушка на севере страны, который я знал хуже, чем центр и юг, где побывал много раз и объездил там все города. Но мистер Смит автоматическим жестом сунул руку во внутренний карман пиджака, вытащил маленький план округа Синтра и показал мне, где находится Бадагас. Я улыбнулся, потому что он указал на сам город Синтра.

— Да вот же, под Кинта-да-Регалейрой, — заявил мистер Смит, неожиданно заговорив с португальским акцентом.

Увидев на моем лице изумление и сообразив, что я абсолютно не в курсе дела, он перевел взгляд на Виолету, словно упрекая, что та ничего мне не сообщила. Вероятно, они условились, что сегодня еще до прихода Смита Виолета подготовит меня и расскажет обо всем. Снова посмотрев на меня, мистер Смит спросил:

— Что, и Ланса тоже ничего не говорил?

— Сказал только, что мы должны увидеться двадцать третьего сентября в Лиссабоне.

Я не сказал Смиту о нашем долгом разговоре с Рикардо, на то у меня имелись свои причины. Мне хотелось услышать историю целиком и убедиться, что Рикардо не забыл ничего важного.

Смит обреченно вздохнул, пригладил волосы, поправил безупречный узел черного галстука, снял темные очки и положил на стол, рядом со столовыми приборами. В глазах архитектора блеснул недобрый огонек сатира, в его короткой усмешке я вдруг мимолетно увидел совершенно другую личность, сформировавшуюся при иных обстоятельствах, — нас как будто разделяли астрономические пространства, измеряемые в световых годах.

— Ну что ж, довольно пустой болтовни, пора перейти к делу. Герцог Сассетский обнаружил этот город однажды осенним вечером, заблудившись в синтрийском лесу. Ночь выдалась холодной, на подмогу мелкому дождику явился туман, и герцог в поисках укрытия набрел на небольшой грот, где решил провести ночь. Но в глубине пещеры герцог услышал голоса, вроде бы человеческие, и пошел на звук, все дальше углубляясь в подземелье. У него был с собой фонарь, и спустя некоторое время герцог убедился, что пещера имеет геометрически правильную форму: то был прямоугольный туннель без ответвлений. Герцог решил пройти еще дальше, поскольку сырость проникала в пещеру. А потом, наверное, заснул… Лучше предположить, что он заснул, потому что иначе вся дальнейшая история выглядит несколько неправдоподобно. Герцог заметил, что в пещеру кто-то проскользнул, и почувствовал себя словно в ловушке. Сюда могли проникнуть гигантских размеров крыса, кабан или лиса. Как бы то ни было, испуганный герцог Сассет направил луч фонаря на неясный силуэт, и ослепленное существо застыло на месте. Свет словно притягивал к себе взгляд встревоженных желтоватых глаз, приковав создание к месту. Оказалось, это человечек очень маленького роста. Герцог принял его за гнома. Рука герцога дрогнула, луч света сместился, и дальнейшие попытки обнаружить загадочное существо ни к чему не привели. Зато голоса продолжали звучать всю ночь, и, скорее всего, герцог сумел уснуть только перед рассветом. На следующее утро я нашел его под деревом в лесу: совершенно закоченевший герцог дрожал всем телом и рассказывал фантастические истории о том, что с ним якобы случилось. Все это произошло в тысяча восемьсот двадцатом году. Я сообщаю дату не для того, чтобы возбудить любопытство, а чтобы подготовить тебя к продолжению этой истории.