Кублановский Год за год - Неизвестно

Ощущение честно выполненного предназначения. С одной стороны, конечно, удовлетворение, а с другой — страшновато… Я ведь мог бы много больше принести соотечественникам пользы. Недоосуществленная возможность — в моем случае это так.

Диссертация Н. Я. М., защищенная в 50-е годы: “Функции винительного падежа в англосаксонских поэтических памятниках”.

Были люди: богатыри, не мы.

Скажем правду: стихи Мандельштама — для “калиброванной” части интеллигенции. Русским, в целом, они чужее других. У меня сладко замирает сердце каждый раз, как я их открываю. То же и у Никиты Струве, к примеру. Но сомневаюсь, что Солженицын питал к ним тепло. Ассоциативность Мандельштама вообще-то не в русском духе.

Ругаем шестидесятников. Но шестидесятники — люди по сравнению с нынешними журнально-компьютерными монстрами, беззастенчивыми, гламурными. Амбициозное алчное поколение, “рапповцы” олигархического режима.

Дима Бобышев о них написал: “Здравствуй, младое и незнакомое племя, похожее на людей”. Размножились, будто в каком-то технотронном голливудском блокбастере.

Все острее чувствую я, что быть человеком XXI века — совсем не то, что XX. Я и сам не тот уже, каким был в XX.

10 октября.

Грех роптать, когда вдвойне повезло:

ни застенка, ни войны.

Только зло,

причиненное в избытке отцу,

больно хлещет и теперь по лицу. (О Флоренском.)

Больно? Я себя проверяю: если больно — значит, еще не заматерел (в довольстве).

12 октября.

В революцию в Париже не у дел оказалось множество поваров: их бывшим работодателям отрубила головы гильотина. Потому-то количество ресторанов подскочило тогда в разы и привело к расцвету французской кухни.

В пятницу поздно вечером луна в три четверти горела так ярко, что все вокруг казалось еще темнее. Ворота были открыты, по шуршащему гравию въехали на просторный двор. Черный вытянутый фасад, только внизу чуть не вровень с землей горело три высоких окна. Я заглянул в одно: пылал камин — средневековый, с бревнами, охваченными огнем. И накрыт был стол на четыре куверта — хозяева нас ждали.

Буковых чурок подбросив в камин,

мы налегли б на еду,

ибо для завтрака вовсе не рано, —

перевел когда-то Найман какого-то трубадура. Тут можно б переделать так: ибо для ужина вовсе не поздно…

Сегодня утром по росной с инеем траве под колокольный звон бездорожьем, с одышкой поднимался в Везлее в романский храм. Служба с иконами православного письма — странное сочетание с оргбаном.

16 октября, четверг.

Сегодня ночью в Россию — на две недели.

18 октября, суббота, 18 часов, Переделкино.

Сейчас по ТВ (с книжной выставки во Франкфурте): “Книги Солженицына, Улицкой, Сорокина, Пелевина — давно вышли за границы России”.

Сидели “за кулисами”, пили зеленый чай с… маршалом Варенниковым. (Мы оба в телешоу “Имя Россия”, меня позвал Любимов; он — Варенников — отстаивает Сталина (!), я — Пушкина.)

— Был я на днях у Чавеса в Венесуэле, — поделился вдруг генерал. — Ездил к нему с проектом установки там статуи Иисуса Христа — самой высокой в мире.

Я уже почти сразу догадался, чья это будет работа. И впрямь:

— Да есть такой скульптор Рукавишников, он сделал хорошую скульптуру и меня попросил прозондировать почву в Венесуэле.

— Будьте с ним осторожней, — посоветовал я, — этот Рукавишников хотел поставить прямо в воде Патриарших прудов медный примус… тоже под тридцать метров.

— Спасибо, спасибо, а я и не знал, — ответил генерал, благодарно кладя руку мне на колено, — теперь буду знать.

Кризис. “Пиздец уж близится, а кризиса все нет” (Иртеньев). Теперь есть и кризис.

Солженицын в “Теленке” вспоминает выступление Евтушенко на встрече с Хрущевым: “Сейчас по дороге сюда я разговорился с таксистом…” И замечает: “Излюбленный сюжет всех столичных щелкоперов” (как-то так). Вот и я по дороге на ТВ и обратно в Переделкино разговорился с таксистами.

И тот и другой: “В последний месяц количество клиентов сократилось вдвое”.

А сейчас по ТВ: “Количество интуристов в Кремле упало в три раза”. Первые мелкие звоночки чего-то приближающегося: “боязнью и жаждой развязки” (Пастернак) лучше всего характеризуется наше ожидание того, что теперь приходит… Словно бросили в шахту камень — полет затянулся, и пока не слышно стука о дно.

Никакой аналитичной свободной информации нет, а той, которая есть (патриотическо-государственная и демократическо-оппозиционная — в газетах), — не веришь. Так, экономист Илларионов (подвизается теперь, кажется, в Штатах) советует поскорей отказаться от признания независимости Осетии и Абхазии, и тогда цивилизованное сообщество нас простит (пусть и не до конца) и смягчит для нас последствия кризиса.

И, как всегда, незнание реальных масштабов угрозы порождает сплетни, слухи и страхи, быть может, преувеличиваемые неясностью положения.

19 октября, воскресенье.

Девяностолетие Галича. В Новостях на НТВ: “В эмиграции Галич работал на „Радио Свобода”. В несчастный случай, оборвавший его жизнь, трудно поверить — ну как человек, работавший на радио, мог перепутать провода?”

21 октября, вторник.

Сегодня получил с утра новый, видимо пожизненный уже, заграничный паспорт. А потом зашел в ближайшее там кафе и “принял на грудь” за

120 рублей 50 г фальшивого виски, бесстыжей подделки под хорошую марку.

22 октября.

День между золотой осенью и поздней осенью. Малоярославец. Березы с последним золотом, но и золотистыми почему-то хвощами ветвей на фоне побледневшей лазури. А другие последние листья, что еще держатся на ветвях, обесцвеченные, сухие, выглядят так, словно уже пролежали несколько лет в томе Пушкина или Тютчева.

На столбе неподалеку от вокзала “листовка”:

ВНИМАНИЕ!

5 августа из ЦИРКА ШАПИТО улетел

ПОПУГАЙ

красного цвета, очень крупный.

Просьба сообщить о местонахождении птицы

в цирк или по телефону 89037623985

“Сообщить о местонахождении птицы” — какая поэзия!

При въезде в центр Малоярославца на холмике символическое идолище “русской женщины” еще советской работы. Малоярославна.

Старуха в окне, в платке, повязанном по-старинному — по глаза. И ведь не слепая. Со второго этажа деревянного дома что-то, видно, прочитала у нас в глазах — закивала.

Свято-Никольский Черноостровский монастырь, там детский приют. Самому младшему четыре месяца — он в монастыре вместе с мамой.

В Калужской губернии орудует (другого глагола не подберу) бригада богомазов, “легко” расписывающих огромные плоскости стен и своды — в Калуге, в Оптиной, вот, оказывается, и в Малоярославце… Невыразительные лики, формы, грубые краски. И орнамент, полотенца — по трафаретам. Наглая размашистость и ни грана того духовного аристократизма, что был в средневековой Руси.

Вырождение, особенно заметное в электричках. Деформированные фигуры качков, широкоплечие, с маленькими головами, глазными щелями, уродской стрижкой и короткими ляжками. Между скамеек — банки, бутылки. Продавцы мелочевки, молодежь бегает от контролеров — с матерком.

Позднеоктябрьские, “схваченные” утренниками ягоды рябины, калины, боярышника и морщинистые сливы — на ветках. И поздние георгины, астры и не теряющие (или теряющие последними) оранжевую яркость настурции — наша осень…

25 октября, суббота.

Когда облачно и солнечно разом, у осеннего теплого с прохладцей денька молочный оттенок.

1350, НТВ: “Черная месса. Что толкает обычного человека на тропу каннибала?” — голос с пафосным выражением.

28 октября, 17 часов. Поленово.

Цветы осенние милей

роскошных первенцев полей.

Полевые цветы роскошными не бывают.

Безлюдная излука Оки. Слева над Тарусой садилось солнце, и все было золотисто — от освещения, от недоупавшей листвы. Но неярко — как на одном из поленовских пейзажей. Русская осень имеет духовное качество, удивительный феномен.

А со мной Вилька и табор дворняжек.

28 октября, 5 утра.

Как герой “Смерти в Венеции” — по каким-то опрометчивым и случайным проговоркам гостиничной и прочей обслуги — только догадывался о размерах распространения в городе эпидемии холеры, так и мы лишь смутно догадываемся о масштабах и реальных проявлениях у нас мирового экономического кризиса — из средств массовой информации не узнать ничего. Один пожалуется, другой посетует, третий возмущается, что вот перестали принимать банковские карточки в оплату за авиабилеты — только наличными.

А еще парализованы несколько авиалиний — люди сутками сидят в аэропортах.