В гостях у Берроуза. Американская повесть - Александр Давидович Бренер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Часть шестая. Ночная мебель
1
Я проснулся и понял: кающийся Берроуз мне просто приснился.
Я встал помочиться.
Я пил слишком много пива и водочной кока-колы.
И поэтому хотел брызгать.
Как сказал Пушкин: «Известная примета!»
2
Я пошёл в туалет – и заблудился.
Такое со мной и раньше случалось: потерялся в чужом доме.
«Где я? Кто я?»
Толкнул какую-то дверь – она открылась.
Но это был не сортир, а иная комнатёнка.
3
Тёмная яма пространства освещалась огоньком свечки.
На дне ямы сидел Берроуз.
Свечка торчала перед ним на блюдце.
А вокруг дыбились какие-то странные конструкции и их тени, смахивавшие на татлиновский «Памятник III Интернационалу».
Это была мебель, поставленная вверх ногами.
Столы, стулья, кресла, этажерки громоздились друг на друге, образуя причудливые приспособления и устройства.
От неожиданности я пукнул.
4
– Это ты, русский? – спросил Берроуз. – Заходи, заходи, не стесняйся.
5
Освещаемый свечкой, он был особенно странен: сухой и чёрный, худой и безбровый, с головой, подобной очищенному и поджаренному ореху.
Не человек, а химера!
Он кутался в белую полупрозрачную хламиду.
Костлявые ступни торчали, как две оглобли.
Это был не дневной, а ночной Берроуз.
И голос его тоже был ночным, как из глубокого колодца.
– Садись, – сказал он. – Побудь со мной минутку.
Я сел рядом.
Он молчал и пялился на огонь свечки.
Я спросил его:
– Зачем вы перевернули мебель?
– Мне не нравится, когда вещи исполняют предписанные им цели. Это слишком телеологично. Почему стол должен стоять на четырёх ножках? Почему за ним нужно обедать? По-моему, это полная лажа. Почему на книжной полке должны стоять книги? Бред сивой кобылы! Почему в спальне должна быть кровать, на которой спят ночью, а любовью занимаются вечером раз в неделю? Oh, no! Всё заранее определено и рассчитано какими-то мудаками. Но почему я должен им подчиняться? Мне нужна инициатива и простор для мыслей. Я хочу свободно обращаться с вещами. Кроме того, я люблю Фурье, у которого была такая идея: НОЧНАЯ МЕБЕЛЬ. Знаешь?
Я покачал головой, и он неодобрительно хмыкнул:
– А надо бы знать, русский. НОЧНАЯ МЕБЕЛЬ. Я уже и не помню, что он хотел сказать этими словами, но наверняка что-то очень важное и смешное. Я импровизирую с его идеей. Я создаю собственную ночную мебель. Фурье был забавным. Мне нравятся его мысли.
– Вы как-то используете эти мебельные конструкции или просто на них глядите?
– Глядеть – это тоже использовать, русский. Но я и практически использую мою ночную мебель. Я это делаю, как в детстве. Я переворачиваю три стула и сооружаю из них каравеллу. И уплываю на Мадагаскар к пиратам. Я ведь, как Стивенсон, люблю пиратов. Я хочу уплыть подальше от всей этой мрази. Уплыть или улететь – в глубокий космос. Так что я ещё строю здесь ракеты. Сажусь в них и улетаю. То, что ты видишь перед собой, это всего лишь моя бренная оболочка, русский. А на самом деле я давно уже улетел на ночной мебели в нуль-пространство. В этой комнате я держу свои навигаторы, ускорители, машины времени, аннигиляторы и звездолёты. И уёбываю по ночам за горизонт событий – в кротовые норы и потенциальные ямы.
Он забормотал, как шизанутый:
– I do what I want, Ruski. I say what I want, Ruski. Iodon’t finish what I begin if I don’t want, Ruski. I just begin and begin, Ruski.
После паузы он продолжил:
– А ещё я люблю рассказ Бернарда Маламуда про еврея, который перестал выходить из своей однокомнатной бруклинской квартиры. Он не вылезал оттуда годами, зато ежедневно что-то переставлял в этой халупе и тем самым оказывался в ином мире. И он записывал в свой дневник, как он переставляет вещи и трансформируется вместе с перестановкой. Этот еврей напоминает мне моего любимца Руски.
6
И тут в комнату, где мы сидели, вошла кошка.
Но она была странна, как всё этой ночью.
Дело в том, что у неё была голова кошки, а туловище какой-то коротконогой длиннотелой собаки вроде таксы.
А ещё у неё был обрублен хвост: от него осталась лишь половина.
– А-а, вот и ты, Руски, – протянул Берроуз. – Познакомься: это русский. Вы тёзки.
Кошка-собака подошла и понюхала мою руку.
Я её погладил.
Потом она подошла к Берроузу и лизнула его руку.
Берроуз наклонился к странной твари и лизнул её ухо.
– Я всё жду, когда он произнесёт своё первое слово и расскажет, как ему там живётся, – сказал автор «Мягкой машины». – Но Руски сохраняет молчанье. И я его за это уважаю.
– А разве он не умер? – спросил я.
– Сие одному Богу известно.
Кошка-собака сидела на полу и старательно умывалась, как это умеют делать только кошки.
Казалось, она совершенно забыла о нашем присутствии в этой комнатушке, а может, и вообще на этой планете.
– Мне хочется жить только со зверями, – сказал Берроуз. – Они не потеют и не хамеют, не жалуются на тяжёлую жизнь и нехватку денег. И они не заставляют меня писать книги, как Грауэрхольц и Гинзберг. Я ненавижу писать книги, русский, зато обожаю животных. Кроме Руски у меня была одна очень смышлёная серая мышка. Её звали Ник, а полное имя Никодимус. Руски и Ник дружили. Но сейчас Ник прячется от Руски. Он считает, что это не Руски, а какая-то подмена. Он и меня, кажется, считает не Берроузом, а его подменой. Я думаю, Ник просто спятил.
Мы немного помолчали.
Мне показалось, что не только
