Решительный и правый - Александр Антонович Поляков

Михайлович им, молодым чекистам. И от того, как вы выполните свой долг, зависит не только сегодняшний, но и будущий день республики...

К ним в Ростов в течение многих месяцев стекались многочисленные сведения о борьбе за хлеб со всего огромного края — Причерноморья, Ставрополья, Кубани. Когда продразверстка была заменена продовольственным налогом, враги Советской власти, увидев в этом слабость молодой республики, оживились. Они не ограничивались враждебной агитацией — организовывали банды, налетали на продотряды, убивали коммунистов и комсомольцев. В селе Амвросиевке бандиты схватили комсомольских активистов Ивана Малохатко и Ивана Луценко. Зверски изувечив их шомполами и шашками, они пытались вырвать у юных героев признания об отряде ЧОНа: сколько в нем человек, где он находится. Но тщетно. Тогда Малохатко привязали к дереву и, распоров живот, насыпали в него пшеницы.

...Банда атамана Конаря напала на обоз с продовольствием, направлявшийся в голодающее село Арзгир, что на Ставропольщине. Охрану обоза возглавлял девятнадцатилетний комсомолец Алексей Гончаров. После неравной схватки (бандитов насчитывалось около 150 человек) комсомольцы попали в руки Конаря и по его приказу были брошены в глубокий колодец. Только чудо спасло их от неминуемой смерти: через несколько дней героев обнаружили товарищи... Такого рода печальные вести разносились телеграфом, народной молвой еще совсем недавно по городам и селам Кубани и Дона... Но крестьяне уже начали ощущать результаты новой экономической политики, и справедливое возмездие все чаще и чаще настигало разного рода «батьков» и атаманов, у которых из-под ног была выбита благодатная почва. Чоновцы-комсомольцы встречали горячую поддержку не только у незаможних селян, но и у середняков. Как-то они получили сообщение из Темрюка, в котором говорилось, что продотряд, состоящий из местных комсомольцев, объединившись с ЧОНом, смелым и решительным ударом в районе станицы Варениковской рассеял банду атамана Животова. А несколько позже чекисты узнали и о том, что сам Животов пытался найти убежище у станичников, однако последние остались глухи к его просьбам и угрозам. Опознанный вскоре чоновцем, он выхватил маузер и попытался было перескочить через плетень, но боец выстрелил первым — и не промахнулся.

— Они хотели уничтожить нас оружием, потом голодом, не вышло, — сказал Федор Михайлович. — Как ты думаешь, что им осталось теперь?

— Диверсии, шпионаж...

— Вот именно. Всякого рода «спасители» России и «революционеры» всех мастей еще питают кой-какие надежды, — продолжал Зявкин, складывая в стол стопки донесений и дневную корреспонденцию. — Хотя, признаться, многие из них уже не представляют себе той реальной обстановки, которая сложилась сейчас в нашей стране. На, познакомься с «образцом поэтического искусства».

Федор Михайлович положил перед Сашей страничку с какими-то стихами, отпечатанную на машинке.

Полонский несколько смешался, удивившись столь неожиданному предложению, но, памятуя о том, что начальству прежде времени задавать вопросов не стоит, взял в руки листок и углубился в чтение:

Вырву из глупого неба

Дикий разгульный удар:

Бери сколько хочешь хлеба,

А мне оставляй пожар!

Ты хочешь нажраться до отвала

И развалиться на земле.

Блеск моего Идеала

Чужд твоей жадной душе.

А мне лишь бы было пламя:

Огонь ведь дороже хлеба.

Я гордое Черное знамя

Вздымаю до самого неба.

Ко мне, босяки, проститутки!

В вихревой пляске пожарищ

Быть одинокому жутко...

— Ну как?

— Анархист, конечно, Федор Михайлович. Из-за кордона?

— Это само собой. Но ты посмотри, кого он призывает к себе в друзья — босяков и проституток! А пренебрежение хлебом насущным, который народ добывает пока с таким трудом, выглядит просто кощунством.

— Попал бы он сейчас на какой-нибудь деревенский сход — ей-богу, бабы разорвали б в клочья вместе с меморандумом, — смеясь заметил Полонский.

— Да еще объявили б поджигателем, — добавил улыбнувшийся Зявкин.

— Да они поджигатели и есть.

— Конечно, Саша. Только не все столь примитивны. Есть и другие, которые с подобными «программами» давно расстались. Внимательно изучают нас, наши слабые места, сколачивают контрреволюцию и ждут подходящего момента. Еще силен кулак, да и нэпман может немало навредить... — Федор Михайлович вышел из-за стола и жестом приказал Саше сидеть.

— А теперь о деле. Операция идет нормально, я познакомлю тебя с некоторыми мелкими, но очень, повторяю, очень серьезными деталями.

«Компаньон»

Шнабель пришел к Марантиди двумя днями позже, чем они условились. Марантиди был натянуто-вежлив.

— Я уже начал подумывать, что вас держат в Чека, — сказал он, заперев кабинет на ключ, и Борис почти физически ощутил на себе быстрый, цепкий взгляд.

— Сегодня я слышу это второй раз. По-видимому, такая опасность мне не грозит. — Бахарев улыбнулся. — Но причина моего опоздания связана именно с нею. В городе неспокойно. Многие держатели ценностей арестованы. Поэтому я решил переждать. Русские говорят: «Береженого бог бережет». Лучше лишняя предосторожность, чем лишняя неприятность.

— Я тоже так думаю. Прошу вас, — Марантиди указал на кресло. — Курите? — Он протянул Борису пачку папирос. — Признаться, меня несколько удивило ваше появление в ресторане с такой крупной суммой...

«Теперь — совсем осторожно, — подумал Бахарев. — Марантиди начинает допрос. Я немец, а немец должен быть непогрешимо логичным».

— Это не было легкомыслием. Я долго думал, где устроить деловую встречу. От вас можно не скрывать — у меня появилась возможность хорошо заработать. И мне в голову пришла неожиданная мысль — использовать как своеобразный камуфляж день рождения племянника. Невинная студенческая вечеринка представлялась мне достаточно надежной гарантией безопасности.

— Вы не учли вероятности облавы.

— Это было трудно учесть. До сих пор ваш ресторан не трогали.

— Да, это как раз меня и настораживало, — оказал Марантиди после недолгой паузы. — Я не считаю чекистов мужиковатыми простаками. В их действиях есть система.

— Мне трудно судить. — Борис пожал плечами. — Я недавно в вашем городе.

— Гуровского вы раньше знали? — Марантиди наклонился вперед, стряхнул мизинцем белесо-розовый столбик пепла, и в этом обычном неторопливом движении Бахарев снова уловил скрытую напряженность пружины, готовой в любую секунду развернуться.

— Нет, — ответил он и тоже стряхнул пепел. — Мы с ним познакомились в ресторане. Он зашел в наш кабинет. И очень кстати, хотя, честно говоря, люди такого типа не внушают мне доверия.

— Почему?

— Я не склонен иметь дело с экзальтированными семидесятилетними младенцами.

— Ну, не такой уж он младенец! —