Помни обо мне - Лев Овалов

Таня не очень хорошо отдает себе отчет, чего она просит у бога. Она уже не принадлежит себе, она сделает все, что прикажет ей этот неизвестно откуда взявшийся загадочный древний старик.

Таня не может объяснить, зачем ходит она к Зинаиде Васильевне. Что тянет ее в темный и душный чуланчик? Тайна, которая связала ее по рукам и ногам?..

Зинаида Васильевна не смотрит на Таню.

- Уходит отец Елпидифор!

- А я?

Таня сама не знает, как это у нее вырвалось.

Как же она останется без отца Елпидифор а? Кто поможет сосредоточиться в молитве, пожалеет без слов, утешит, не выслушав жалоб?..

- Проси. Проси, чтобы взял с собой.

- Куда?

- В странство.

Страшно и соблазнительно погрузиться в таинственный мир, исчезнуть в царстве сказок и приключений, уплыть, как капитан Немо, в глубины неведомого Океана...

- А он возьмет?

- Глупая! Проси. А возьмет или не возьмет...

Сто лет отцу Елпидифору. Восемьдесят из них он провел в странстве. Без документов, без денег, без дома. Еще мальчиком принял истинную веру, искусен был в богословских спорах, тверд на своем. Его преследовали, ссылали в Соловецкий монастырь, сидел в тюрьмах - и в царской, и в советской, скрывался в самых потаенных местах, всем истинным христианам стал примером благочестия и ревности к вере. На соборе в Новосибирске избрали Елпидифора главою всех истинно православных христиан.

Снаружи стучат: один удар, пауза, два удара, пауза, еще два удара...

- Инок Елисей и мать Раиса...

Зинаида Васильевна не ошиблась.

Елисей ничем не похож на инока, в пиджачке, в картузе - мастеровой и мастеровой, разве несколько старомоден.

Раиса недовольно взглядывает на Таню и обращается к Зинаиде Васильевне:

- Собрался?

Все смотрят на поношенные платья, которыми замаскирован тайник, но никто не осмеливается потревожить старца, все молчат.

Елисей громко вздыхает:

- Золотые минуты.

Зинаида Васильевна вопросительно глядит на Елисея.

- Машину наняли, ждет на углу, - поясняет тот. - Счетчик дело знает...

Таня сдерживает улыбку: Соловки, тюрьмы, глухомань и... такси!

Но вот из-за старых юбок появляется старейший.

Высокий, худой, костистый, с пронзительным взглядом, он напоминает какого-то феерического профессора из сказочного спектакля: на голове бесформенная шапка, напяленная на черную скуфейку, на плечах черная ряска и накинутое поверх старомодное пальто вроде крылатки.

Старец ни на кого не смотрит, все заранее обговорено.

Все, в том числе и Таня, становятся на колени. Елпидифор складывает руку в двуперстие, благословляет:

- Во имя отца...

Таня не выдерживает, припадает к ногам старца. Вот сейчас, сейчас он скроется и унесет с собой тайну, которой она едва коснулась...

- Возьми меня, возьми, забери с собой! Отче, отче...

Так учила говорить Зинаида Васильевна, но Таня не помнит уроков, не замечает, как слезы льются из глаз, не понимает, как унизительна ее поза...

Ах, эта привычка жить постоянно ведомой за руку! Кто-то куда-то тебя ведет, кто-то обо всем за тебя подумает... Полное отсутствие самостоятельности. С первых шагов детей опекают мамы, бабушки и даже соседки, а потом воспитательницы в детских садах, пионервожатые, педагоги... Вот оно и сказалось! Таня боится остаться одна...

Всегда находятся люди, готовые за тебя думать и куда-то вести, а от самой Тани требуется немногое: послушание и покорность.

Старец застывает, склоняется к девушке, но Елисей тут как тут, вздыхает и настойчиво смотрит на старца.

- Золотые минуты, - произносит он как бы про себя.

Старец выпрямляется:

- Господь вас благослови... Пошли!

Таня плачет.

Елпидифор не оборачивается, ни на кого не глядит, но все понимают, что обращается он к Зинаиде Васильевне:

- Привезешь ее в Бескудниково. Я дам знать...

Зинаида Васильевна не провожает иноков, запирает дверь: по соображениям конспирации не следует показываться на людях со своими гостями.

Таня медленно поднимается с пола.

- Что он сказал?

- Возьмет он тебя, возьмет, - утешает Зинаида Васильевна. - Возьмет тебя в странство.

БЕГСТВО

Все решала за Таню мать: куда пойти, что купить, какое сшить платье, ехать ли в пионерский лагерь.

Даже вступая в комсомол, Таня задала матери полувопрос:

- Хочу вступить в комсомол...

- Смотри сама, - уклончиво ответила мать. - Я не препятствую.

На этот раз Тане самой предстояло принять решение, ломающее всю ее жизнь, и нельзя было посоветоваться ни с мамой, ни с кем-либо еще. Начнешь говорить, а мать, чего доброго, и в самом деле побежит в школу...

Вечером Таня все-таки попыталась проститься с матерью.

- Мама, я думаю ехать на целину.

- Сперва кончи школу, тогда поговорим.

- Мама, ты будешь обо мне скучать?

- Скучай не скучай, когда-нибудь все равно оставишь.

- Спокойной ночи...

- Спи.

Утром мать торопилась на работу, но Таня опять ее позвала:

- Мама... Тебе бывает скучно одной?

У Тани навернулись на глаза слезы. Мать озабоченно взглянула.

- Что это ты размокропогодилась? Не простыла?

- Нет, нет...

- Смотри!

И ушла. Навсегда, навсегда...

Но к Прасковье Семеновне Таня накануне все-таки зашла попрощаться.

Та разговаривала с щеглом, чистила ему клетку. Прасковья Семеновна дежурила в больнице по неделям: одну в день, одну в ночь. Эта неделя у нее ночная.

- Ты что, Танечка?

- Проститься хочу.

- Далеко собралась?

- Ухожу.

- Иди, иди. С богом.

- Нет, я насовсем ухожу.

- То есть как насовсем?

Таня замялась. Она не умела и не хотела врать.

- На целину. Работать.

- Смеешься? А школа? Неужто Марья Ивановна...

- Мама ничего не знает.

- Ты, девка, не в себе.

- Не могу я здесь больше. Помогите маме, если что.

- Ты вправду, девка, что-то того...

- Прасковья Семеновна! У меня к вам просьба. Вот письмо. Если придет... Придет один мальчик. Из нашей школы. Он обязательно придет. Будет спрашивать про меня. Вы ничего ему не говорите. Просто отдайте. Только чтобы не знала мама.

- Да что ты надумала?

- Я не надумала. Так надо.

- Что надо-то?

- Уехать.

- Да неужто ты впрямь собралась на целину?

Таня промолчала.

- Не обманываешь?

- Не спрашивайте меня, не могу я.

- Да куда же тебя несет?

- В странство.

- Какое такое странство?

- Ну, вроде как на богомолье.

- Куда же это?

- Сперва в Бескудниково, а потом... Далеко. Только не говорите никому.

- А не эта самая... Как ее? На кладбище встретили...

- Зинаида Васильевна?

- Не она сманула?

- Какое это имеет значение?

- Одумайся, сходи к отцу Николаю...

Таня поклонилась Прасковье Семеновне чуть не до земли:

- Прощайте.

- Ты, девка, впрямь не в себе!

- Простите...

- Я еще поговорю с тобой...

Но прежде чем поговорить еще с Таней, Прасковья Семеновна решила посоветоваться с отцом Николаем - на себя она не надеялась, - а когда наконец надумала идти к священнику, Тани простыл и след.

Все последние дни перед своим бегством Таня находилась в смятении. С одной стороны, она решилась порвать со всем окружающим, уйти в странство, с другой - жаль было оставить все, что ее окружало. Как мама ни строга, как ни сурова, она посвятила Тане всю свою жизнь. Больше у мамы нет никого. Жаль было школу, книги, Москву. Жаль даже тихую комнату, в которой выросла, играла и делала уроки. Где-то в самой глубине сердца точила мысль, что никогда уже больше не увидит Юру. Жаль было свой переулок и даже тротуар возле дома, где знакома каждая выбоинка.

Уходить или не уходить? Никогда - ни в школе, ни в комсомоле - не числилась она в активистках, делала лишь то, что делали другие, не любила вырываться вперед. Если возникала дилемма - сказать или не сказать, пойти или не пойти, сделать или не сделать, Таня предпочитала не сказать, не пойти, не сделать. Она принадлежала не к тем, кто ведет, а к тем, кого ведут, и теперь, когда настала решительная минута, она не то чтобы решила не идти в странство, а скорее не решалась идти...

И никуда бы не пошла, кончила бы школу, стала бы учиться дальше, поступила бы на работу, и ничего бы с ней не произошло, если бы те, кто охотился за этой перепелкой, оставили ее в покое. Но бог, как говорили ее новые знакомые, а на самом деле темный и злобный фанатизм не позволял этим охотникам за человеческими душами снять расставленные силки. Кто первым схватил ее за руку, тот и повел...

"В чем я больше всего нуждаюсь? - думала о себе Таня и себе же отвечала: - В справедливости".

А жизнь вокруг нее несправедлива. Когда-то обидели ее маму. Беспечно, бездумно, безжалостно. А вместе с мамой обидели Таню. Мама бежала от пересудов в Москву. Всю жизнь работает не покладая рук. А хоть чем-нибудь вознаградила ее судьба? Всю жизнь одна и одна. Да и бабушка Дуся, уж до чего добрая была женщина, а что хорошего видела в жизни?

Один Юра показался ей каким-то особенным. А он не лучше других. Хорошо, что она вовремя опомнилась. Иначе ей пришлось бы вести такую же безрадостную жизнь, на какую были обречены и мама, и бабушка Дуся, и все женщины, которых она знает.