Вновь - Никита Владимирович Чирков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Почему ты считаешь это единственным выходом? Помоги мне понять, пожалуйста. Дикисян не хотел бы такого, как и Петя и Настя, они твои друзья и сейчас…
— Мы не можем не быть жертвами, надо лишь выбрать, во благо чего. Хорошие люди останутся в памяти героями, а вот другие… — Клот закончил злобным и презрительным взглядом на Бэккера. — Ты открыл мне глаза на правду, Бэккер, спасибо тебе. — Клот взял свободной рукой кейс и, держа на весу, показал его. — Ты хотел Осколок… ты его получил.
— Смерти ничего не изменят! — вырвалось из уст Игната эмоциональным порывом. — Мы должны спасать — не разрушать! Все эти слова были…
— Услышаны каждым человеком. — Бэккер и Игнат от удивления переглянулись. — Сначала я глушил связь, потом подключился ко всем напульсникам, заблокировал правительственные профили и дал людям услышать правду. Слово Свидетеля нерушимо. Козырев не смог даже со мной справиться, не смог закрыть одну трансляцию одного человека. Как он собирается противостоять Опусу?
Глаза Клота горели ярким пламенем ненависти, эхо женских криков прорезало саму материю, время словно растянулось — и все это коснулось Бэккера столь сильно, что последующее пришлось вспоминать. Потому что если он стоял на месте и просто смотрел, то нечто более чем интуитивное связало настоящее с уже грядущим, позволив Игнату на неведомой ранее отваге накинуться на Клота. Обхватив его и подняв, словно мешок, отчаянный отец побежал вперед, прямо к открывшимся дверям лифта. Саму шахту военные использовали для сближения с противником, специально обесточив ее, дабы лифт стоял на первом этаже и не мешал им. К сожалению или нет, вряд ли будет найден ответ на вопрос: папа увидел открытие дверей и решился на отчаянный шаг, либо же все просто совпало? Но одно ясно наверняка: если бы не этот героический подвиг — Бэккер был бы мертв. Взрыв произошел уже в шахте.
16
Единственная в Монолите больница стояла чуть ли не в самом центре города. Большой симметричный крест высотой в десять этажей прятался от мира в окружении четырех жилых блоков. Они были на расстоянии километра в два, но с большой высоты казалось, что отделились от квадрата и стали точками сторон. Север и восток в основном были гражданскими блоками для рабочих, у них рядом были и вокзалы для направления в шахты. Запад — преимущественно для гуманитариев, там как раз рядом на востоке были теплицы и кислородный лес. Ну а южный занимали государственные структуры, откуда удобно ехать на Аврору. Больница же была местом большим чем сосредоточие здоровья для малых и обеспечения старых: то был некий символ безопасности за счет готовности стать убежищем в момент чрезвычайной ситуации. В шесть часов, когда солнце уже перешло зенит в южном крыле, из-за взрыва было уничтожено пять этажей, а оставшиеся пять проиграли гравитации и упали сверху. Сотрясение было столь чудовищным, что даже стоящая между южным правительственным блоком и больницей десятиэтажная школа понесла повреждения, накрыв все вокруг густой пылью. Тишина после случившегося пронзила сердце каждого жителя Монолита острой бритвой, оглушив сиреной тревоги. Блоки заблокировались на выход и выход, людям было приказано находиться в квартирах до уведомления правительства, железные дороги блокированы. Еще утром этот день был самой обычной субботой.
— Военное положение продлится ровно столько, сколько потребуется для спасения людей из-под завала. Продлится столько, сколько потребуется для утверждения, что повторение диверсии не произойдет. Совершенная атака была актом насилия одного человека против всех нас. Этот человек нарушил закон юридический и закон человеческий. Сейчас все мы должны сплотиться и пережить этот день.
Каждое слово было тяжелым гвоздем, который Козырев вбивал с одного удара достаточно громко, чтобы не было сомнений в надежности его применения.
В момент прибытия Наставника Козырев уже терял терпение, но когда этот полноватый, с детским лицом и сверкающими глазами мужчина зашел в своей голубоватой мантии священника, то сразу же начал с оправдания в своей мягкой и доброжелательно-заботливой манере:
— Прошу меня простить за задержку, мы столкнулись с непредвиденным, так и подталкивающим на разные предположения.
— Для этого ты запер дверь в свои покои? Мне в реальном времени докладывали. Что ты там делал?
Наставник внимательно осмотрел Козырева, потом вокруг, убеждая в том, что они одни, и, когда уже сел на диван, произнес более лично, как понимающий друг:
— Твое требование увидеть меня в столь темный час — шаг настолько же смелый, насколько запоздалый.
— События требуют.
— Или же полная потеря контроля над коммуникацией, что делает опасным любой цифровой контакт. — Козырев молчал. — Я привык ожидать самого разного и многого, но такой оплошности и выдумать не мог. Допустить вольности одного из чужеземцев, да еще и упустить взлом коммуникаций и целый час бороться с параличом из-за хакерских действий одного-единственного человека… стареешь, друг мой.
— Ты смеешь меня порицать?
— Кто-то должен это делать. Ты забрался на самый верх — чуждое для природы место. Всегда должен быть естественный противник, кто-то, способный дать отпор, так сказать, держать в тонусе. Сейчас им выступаю я — цени это. Я имею честь и совесть напомнить тебе забытое — ты не всегда был там, где ты есть сейчас. Добавлю еще, что наши обязанности напрямую происходят от нашего положения, здесь разница между противником… и другом очень тонка, а то и вовсе отсутствует.
Молчание выразило больше, чем слова. Козырев знал, что данная речь происходит не только из-за маловероятного беспокойства, обозначить свою позицию было важно ровно для одного — доказать право на получение того, что иной даже и мечтать не смел.
— Чего же ты хочешь?
— Всегда любил твою прямоту.
— Ты должен со своей стороны успокоить людей. Дать им проповедь Наставления, призвать к миру и напомнить об ответственности за нарушение закона.
— «Должен?»
— Восстание навредит всем нам.
— Люди считают иначе. Откровенность в их недовольстве выявляется без погрешностей. Много лет они жили с определенными ориентирами и верованиями, понимая окружающий мир ровно настолько, насколько им было комфортно. Но потом все изменилось. А ведь начиналось не так и плохо: новый университет…
— Мне не нужна лекция.
— Отдай им того, кто виноват не сильно меньше Клота, — Петю. И тебе не понадоблюсь ни я, ни мои проповеди.
— Этого не будет.
— Почему? Я серьезно. Да, человеческая жизнь ценна, но сейчас мы заплатим слишком непомерную цену. Один человек — спокойствие тех шестисот тысяч с мелочью, которые живут в Монолите.
— Одним все не закончится.
— Да брось. Опусу
