Личный оборотень королевы - Елена Арсеньева

Надеюсь, ответ мне напишешь? Целую тебя и желаю всего лучшего. Да, Ирочка, можно ли тебе денег прислать, и еще Люба Королева о том же спрашивает. А ты бы купила нам комбинации и колготки и посылку выслала… Как деньги можно перевести?

Еще раз целую, большой привет Славе и Максимке. Твоя подруга Зина Григорьева.

В доме шла уборка, готовили комнаты для гостей, которые все должны были остаться ночевать, потому что хозяин опасался нападения на них на обратном пути. Самую уютную и красивую комнату, ранее принадлежащую матушке Ивана Сергеевича, отвели для жены и дочери господина Самородова.

Эта барышня, Надежда Самойловна, считалась первой красавицей округи. По слухам, ее давно прочили за господина Чужанина, самого завидного жениха. И она, в ожидании его предложения, на всякий случай отказывала прочим соискателям ее руки.

Обо всем этом рассказывала мне Любаша, горничная Веры Сергеевны: Любашу в эти дни отрядили помогать уборщикам, потому что она была великой мастерицей составлять букеты, которые следовало поставить по всем комнатам – на европейский манер, знатоком коего была Вера Сергеевна. А я, лишь только выпадала свободная минутка – скажем, Алекса, то есть Сашеньку, укладывали поспать после обеда, – норовила с Любашей поболтать, потому что она была словоохотлива, а мне очень хотелось узнать побольше о доме, в котором я теперь жила, а главное, о его обитателях.

– И очень славно было бы, коли наш Иван Сергеевич решился бы наконец сделать предложение Надежде Самойловне, потому что и Самородово с Заярским граничит, и приданое у нее богатейшее, а ведь теперь, коли и драгоценности пропали, и деньги, которые вез господин Великанов, украдены, нам бы всякая полушка в хозяйстве пригодилась! – болтала Любаша простодушно, не обращая внимания на то, как больно ранит меня всякое слово о Надежде Самойловне, особенно восхваление ее красоты.

Я решила было уйти, но остановить Любашу было невозможно:

– А то ведь пробросается Иван Сергеевич, дождется, что господин Данилов начнет к Надежде Самойловне свататься, а уж ради него забыть кого угодно можно!

Григорий Васильевич Данилов был соседом Чужанина через имение Самойловых, и можно было предполагать, что он тоже не прочь расширить границы своего поместья с помощью Надежды Самойловны.

– Неужто он краше, чем даже Иван Сергеевич? – спросила я обиженно – и в то же время уповая на это. От всей души я желала, чтобы Данилов оказался сущим Адонисом, чтобы Надежда Самойловна потеряла от него голову и думать забыла про Чужанина!

– Красавец не красавец, – хихикнула Любаша, – а голову любой вскружит. Наша Вера Сергеевна, когда еще в девушках в Заярском жила, была в Данилова ужасно влюблена. Когда он на своей Глафире Ивановне женился, Верочка-то Сергеевна и травилась, и топилась, и чего только с собой не делала! На счастье, обворожил ее господин Дуглас да и прочь увез, в Англию.

– Ну, с глаз долой – из сердца вон, – пробормотала я, размышляя, не последовать ли мне этой старинной премудрости. Может быть, окажись я вдали от Заярского, я смогла бы избавиться от чувства, которое теснило мне сердце, но, первое дело, податься мне было совершенно некуда, а во‑вторых, сама мысль о том, что я не смогу всякий день видеть Ивана Сергеевича и встречать приветливый взгляд его синих глаз, вызывала у меня горькие слезы, которые едва удавалось сдерживать.

– Ох, не знаю, – хихикнула Любаша. – Госпожа Данилова умерла года три назад… Вера Сергеевна тоже одна осталась. Знаете, барышня, как говорят: «Вдовец да вдовица, отчего б вам не слюбиться?»

– Ох, Любаша, придержи язычок, – посоветовала я. – Узнает барыня, что ты ее просватала… уж, наверное, слышать это будет ей не слишком приятно!

Конечно, я лукавила, попрекая Любашу: мне было очень любопытно все это слышать! Однако не вполне пристойно сплетничать о господах с прислугой, вот я и делала хорошую мину при плохой игре.

– Ничего не могу с собой поделать, – хихикнула Любаша. – Мне и бабка моя говорит, чтоб я язык почаще прикусывала, а он все болтается да болтается! Что же до Веры Сергеевны, она хоть сейчас пошла бы за Данилова!

– Да ты откуда знаешь? – удивилась я.

– А как вы думаете, барышня, куда она всякий день отправляется скакать на своей Вороне?

Любаша, как и большинство прислуги, английского наименования Кроу не признавала. Конюха да конюших мальчишек, по слухам, Вера Сергеевна приказала даже пару раз высечь, чтобы они перестали ее черную красавицу грубо называть Вороною!

– Коли не хочешь барыню разгневать, называй лошадку лучше Кроу, – посоветовала я. – Ну и куда же Вера Сергеевна отправляется?

– Да в Даниловские леса! – весело сообщила болтунья Любаша. – Не раз ее там видели. Небось чает воротить былое!

– То есть у них там свидания с господином Даниловым?

– Нет, его рядом с ней не замечали, – с откровенным огорчением сказала Любаша. – Он в одиночку разъезжает с ружьецом: видать, хочет в своей родне того найти, кто жену его сгубил!

Я так и вытаращила глаза!

– Вы, барышня, слышали небось, что у нас тут многих богатых путников находили загрызенными? – таинственным шепотом спросила Любаша. – Так же и госпожа Данилова была убита однажды, когда из гостей возвращалась. Муж ее больной лежал, вот она и поехала на крестины одна. Ну и… на возвратном пути нашли ее мертвую. Карету, лошадей угнали, а ее, бедняжку, лежать при дороге бросили – с перегрызенным горлышком! Царство небесное, добрая и красивая была барыня!

Любаша перекрестилась, я тоже, но совершенно безотчетно, так была изумлена.

– Неужто господин Данилов знает преступников? Неужто злодеи эти – родственники его?! – воскликнула я, но Любаша испуганно схватила меня за руку и уставилась на дверь:

– Тише, барышня! Что ж вы так кричите-то?! А вдруг кто-то услышит?! И вам, и мне худо придется.

Она выпустила меня, на цыпочках прокралась к двери и резко распахнула ее. К счастью, нас никто не подслушивал.

Любаша обернулась ко мне, и на ее лице я прочла, что бойкой девушке и хочется этот разговор продолжить, и страшно.

Эти же чувства обуревали и меня. Мы с Любашей заговорщически переглянулись, а потом она порскнула ко мне, припала к моему уху и горячо прошептала:

– Говорят, богатство Даниловых оттого пошло, что прадед его оборотнем был! Днем – человек человеком, а лишь стемнеет, через себя перекидывался, волком оборачивался, по дорогам бегал да путников загрызал. Только были у него не волчьи лапы, а коровьи копыта да руки человечьи! А поутру, вернувшись в свой обычный облик, он забирал добро убиенных, а после продавал его в других губерниях. На том и разбогател. Говорят еще, барин тот был большой распутник и многих девок деревенских обрюхатил. А оборотничество, известное дело, от прадедов к правнукам переходит! Вполне может статься, что семя оборотня и проросло теперь в каком-нибудь разбойнике! Собрал он вокруг себя шайку – вот они и наводят страх в наших местах. Сам он убивает, а пособники его в свои захороны добро прячут!

Любаша отстранилась, таинственно блестя глазами, а я потерла ухо, в котором после ее громкого шепота звенело, и подумала: а что, если это злое оборотническое семя проросло в самом Григории Васильевиче Данилове?!

– Вот говорила тетя, вот предупреждала, что от тебя беды не оберешься! – кричала Жанна.

– Какая тетя? – тихо спросила Лидия, но Жанна словно не слышала, а продолжала причитать:

– Ограбили! Ограбили! Вот не ожидала от тебя! С виду такая порядочная, интеллигентная, а воров навела! Мне в шесть утра соседка позвонила – она из Москвы вернулась, с вокзала приехала, видит, а моя дверь нараспашку. Она заглянула – все переломано, все вверх дном!

– Жанна, ты с ума сошла! – громким шепотом зашипела Лидия, не забывая, что за стенкой спят родители. – Мы ночью были в квартире с отцом, там все осталось в совершенном порядке! Вызывай полицию, если мне не веришь!

– Я уже вызвала! – надсаживалась Жанна. – Приезжай! Они велели тебе позвонить! Ты должна приехать, а то они за тобой приедут!

И отключилась.

– Чем дальше в лес, тем толще партизаны, – дрожащими губами пробормотала Лидия любимое выражение своего редактора и проскользнула в ванную. Она очень боялась, что разбудит отца и тот поедет с ней.

Нет, хватит его терзать. Как раз вчера вечером думала, что надо отца беречь, а ничего себе, как бережет! Он не так уж здоров, как хочет казаться. Недаром ее мучают эти жуткие видения!

Бросившись под душ, собрав в узелок еще мокрые волосы, Лидия оделась, оставила на кухне записку:

«Я кое-что забыла в той квартире, потом сразу поеду на работу, к Грушину пойду сама! Одна! Потом позвоню. Не волнуйтесь, всех целую!»