Рассказы. Часть 1 - Пол Андерсон

Это был молодой человек, довольно маленького роста, но гибкий и грациозный, как кошка. Его голубые глаза сверкали из-под светло-русой копны волос. Он ни секунды не мог усидеть спокойно и курил, прикуривая одну сигарету от другой, с того момента, как вставал, и пока не ложился — далеко за полночь.

Только Цинк да несколько его приближенных могли иметь столько сигарет. Ахтман потреблял месячный паек в течении дня. Но подпольщики с радостью отдавали ему свои. Поговорив с ним час, я сделал то же самое. Потому что Ахтман был последней надеждой свободных людей.

— Десять миллионов человек? — Казалось такое количество было невозможно скрыть. — Господи, но как же…

— Наши агенты разговаривают с людьми, обрисовывают различные перспективы… о, осторожно, осторожно, — пояснил он. — Потом наиболее пригодным вводится наркотик, и у них снимается психологический портрет. Если они нам годятся — они в деле. В противном случае… — Он состроил гримасу. — Это, конечно, плохо. Но мы не можем подвергаться риску, если какой-нибудь случайный человек выдаст нашу тайну.

Это мне не понравилось. Я спросил себя, приходилось ли Кинтире, высокому мужчине, командовавшему моим спасением, так любившему детей и кошек, всаживать пулю в лоб какому-нибудь простодушному неподходящему человеку. Чтобы забыть об этом, я перешел к практическим вопросам.

— Но эны со своей шпионско-разведовательной сетью должны время от времени зацеплять кого-нибудь из наших, — заметил я. — Они ведь выяснят, что…

— О, конечно. Они очень хорошо информированы о нашей численности, об общей системе организации. Ну и что? Организация разбита на ячейки. Никто из рядовых членов не знает больше четырех человек. Пароли меняются через нерегулярные промежутки времени. Мы многому научились, уверяю вас. За пятнадцать лет, ценой многих жизней, на опыте многих провалов, мы научились.

Тогда вдруг десять миллионов показалось мне до смешного малым количеством. Ведь в вооруженных силах и резерве не менее сорока миллионов, не говоря уже о двух миллионах энов и…

Когда я возразил, Ахтман широко улыбнулся.

— Достаточно захватить Блумингтон, обезвредить Харе и перебить побольше энов — и победа за нами. Основная масса людей — пассивна, они побоятся что-либо предпринимать. Что касается вооруженных сил, то часть их будет сражаться, но в Комитете на удивление много офицеров. А сам Эн-корпус, где, по-вашему мы берем информацию? — Указывая пальцем на меня, он заговорил с лихорадочной поспешностью. — Видите ли, уже с давних пор, со времен Второй мировой войны, посредственность перешла в наступление. Третья мировая война и диктатура Харе лишь вооружили ее. Разве это не заставит подняться на борьбу каждого человека на Земле, у которого что-то есть в голове? Вы на себе это испытали. Итак, умные, пытливые люди должны присоединиться к нам, некоторых из них мы внедряем обратно, в лагерь противника, а, так как они обладают хорошими умственными способностями, то быстро дослуживаются до высоких постов.

Потушив сигарету, он прошелся по своей тесной пыльной комнатушке.

— Я согласен, десять миллионов человек с такой нечеткой организацией, без атомной бомбы, не в силах сбросить имперский режим, захвативший теперь всю планету. Но видите ли, Левизон, мы не собираемся идти с автоматами против танков. Мы рассчитываем на оружие, перед которым танки и бомбы окажутся бесполезными, хуже, чем бесполезными. И для этого нам нужны вы.

Необходимо понимать, что Харе отнюдь не злобный пес, сорвавшийся с цепи, на которой сидел в аду. Это был сильный, умный, не лишенный доброты мужчина, который принес миру огромную пользу. Не забывайте, что именно благодаря ему Восточное и Западное побережья вновь стали обитаемыми. Хотя радиоактивность на них была нейтрализована, люди боялись селиться в этих местах. Он заставил их вернуться, дал им в руки инструменты для обработки земли, запустил в почву дождевых червей и таким образом вернул в жизни четверть континента.

Теперь мне кажется, что появление Харе или кого-то подобного ему было неизбежным. После Третьей мировой войны, если можно назвать войной продолжавшуюся всего несколько дней бойню и последующие несколько лет голодания и хаоса, мировая сила, заключающаяся в безопаности, ожидала, какая страна первой вернется к цивилизации. Харе, безвестный бригадир, использовал свою небольшую команду в качестве отправной точки. Люди шли к нему, так как он давал им еду и надежду. Так же поступали и другие крупные вояки, но Харе их всех побил. Он также покорил Китай и Египет, когда те сделали попытку прорваться к мировому господству, и превратил всю землю в свой протекторат.

Да, он стал диктатором. Но иной путь был невозможен. Я и сам выступал в его поддержку, даже сражался в его армии двадцать лет назад. Тогда нам был нужен Цинк, Цинцинаттус.

«Сугубо временно, на период действия чрезвычайного положения» — гласил закон, изданный Конгрессом. В Блумингтоне набрали горстку конгрессменов и нашли запуганного человека, которого поставил на пост президента марионеточный Верховный суд. По закону, Харе был всего-навсего главнокомандующим Корпуса национальной безопасности, чиновником Департамента обороны и права. Его номинальный начальник был назначен президентом, после чего назначение утверждал Сенат. Он ушел из армии, чтобы «осуществлять гражданский контроль со стороны правительства».

Однако сугубо временно Цинк обладал чрезвычайными полномочиями. А теперь мы уже много перестроили, и мир, в котором не было спокойствия и довольства, оказался под надежным контролем, так что можно было считать, что чрезвычайное положение подошло к концу.

Только Цинцинаттус так и не взялся опять за свой плуг.

Я не знал деталей организации Комитета. Мне было все равно, кроме того, это не разрешалось, и у меня не было времени на расспросы. Можно только сказать, что переворот готовился на таком профессиональном уровне, что в истории нельзя было найти подобных примеров.

Ахтман, которому не исполнилось и тридцати, был сама революция. Разумеется, он не занимался всеми деталями сам, у него был штаб, ведавший экономическими, военными и политическими сторонами. Но он был причастен ко всему, поток распоряжений, исходивший с его письменного стола, был невероятно обилен, и к нему обращались по любым вопросам.

Так сложились обстоятельства. Отец Ахтмана был гением-вождем в первые годы существования Комитета, а сын рос при отце.

Когда того обнаружили однажды утром мертвым — за письменным столом, юношу, естественно, позвали на совет, никто больше его не знал обо всех делах и замыслах, и вот вдруг спустя два года Совет Директоров заметил, что до сих пор не избран новый президент, и за мальчика-вундеркинда все проголосовали единогласно.