Полка. О главных книгах русской литературы (тома III, IV) - Станислав Львовский

(в конце 1930-х, по воспоминаниям Варлама Шаламова, заключённые «третьей категории» должны были получать 300 граммов хлеба в день). Зэки, способные полноценно трудиться, питались лучше, но нормы выработки были порой совершенно неподъёмными: «Как солдат на чужой войне дешёвым стаканом водки поднимается в атаку и в ней отдаёт жизнь, так и зэк за эти нищенские подачки, скользнув с бревна, купается в паводке северной реки или в ледяной воде месит глину для саманов голыми ногами, которым уже не понадобится земля воли». Объёмы работ расписываются по бригадам – от того, сколько успел сделать каждый заключённый, зависит не только его собственная пайка, но и питание (и выживание) всей его бригады, а значит, основой трудовой дисциплины становится круговая порука: «В лагере бригада – это такое устройство, чтоб не начальство зэков понукало, а зэки друг друга. Тут так: или всем дополнительное, или все подыхайте» («Один день Ивана Денисовича»). Каждый заключённый, занятый на общих работах, встроен сразу в две административные иерархии: лагерное начальство контролирует режим его содержания, оно накладывает взыскания и может отправить в карцер, от него зависят условия жизни в лагере, еда и сон. Второе, производственное начальство, устанавливает режим его работы, ему важно «принудить заключённых за день сделать побольше, а в наряды записать им поменьше». «Два начальства – это молот и наковальня, и куют они из зэка то, что нужно государству, а рассыпался – смахивают в мусор». ГУЛАГ – это уникальная дисциплинарная система, машина принуждения, в которой подчинение каждого заключённого обеспечивается и круговой порукой, и страхом наказания, и идеологической накачкой, но в первую очередь – ограничениями в удовлетворении первичных жизненных потребностей, здесь принцип «кто не работает, тот не ест» оказывается реализован с самой буквальной физической жестокостью.

Но, как мы увидим в финальных главах «Архипелага…» о восстаниях в Экибастузе и Кенгире, даже внутри этой идеальной машины подавления достоинство и воля к свободе в какой-то момент оказываются сильнее.

Можно ли доверять цифрам и фактам в «Архипелаге…»?

«В этой книге нет ни вымышленных лиц, ни вымышленных событий», – пишет Солженицын в предуведомлении к «Архипелагу…». Тем не менее уже в предисловии автор указывает, что к этой работе нельзя относиться как к полноценному историческому исследованию: «Я не дерзну писать историю Архипелага: мне не досталось читать документов». Факты и события в «Архипелаге…» изложены согласно рассказам 257 свидетелей (полный их список был впервые опубликован в издании «Архипелага…» 2006 года издательства «У-Фактория»). Там же, где речь идёт о точных цифрах и статистических данных, автор вынужден пользоваться не всегда достоверными источниками – и многие цифры, упомянутые в «Архипелаге…», со времени публикации подверглись уточнению. Уже в одном из первых отзывов на «Архипелаг…», опубликованном в The New York Times в феврале 1974-го, историк Рой Медведев ставит под сомнение оценку численности высланных из Ленинграда после убийства Кирова («считается, что четверть Ленинграда была расчищена в 1934–1935 годах») и крестьян, отправленных в ссылку в ходе коллективизации («в тундру и тайгу миллионов пятнадцать мужиков (а как-то и не поболе)»), – и действительно, сегодня источники по «ленинградскому делу» приводят цифру 843 арестованных и 663 высланных, а историк Виктор Земсков, изучающий статистику сталинских репрессий, говорит о 4 миллионах раскулаченных, из которых 2 миллиона были высланы как «спецпереселенцы». Солженицын пишет о 100 тысячах погибших на строительстве Беломорканала только за первую зиму – и здесь точные цифры оказываются cущественно меньше; современный британский историк Ник Бэрон говорит о 25 000 жертв за всё время строительства. Наибольший (и не стихающий с годами) резонанс вызывает общее число жертв репрессий, приведённое Солженицыным, – 66 миллионов; для публицистов просоветского толка это до сих пор главный аргумент за то, чтобы объявить «Архипелаг…» злонамеренной фальсификацией, «книгой, обманувшей мир». Тем не менее расхожее представление о том, что «Архипелаг…» настаивает на «ста миллионах расстрелянных», само по себе публицистический миф; приведённая Солженицыным цифра имеет в действительности совсем иной смысл. Точная цитата из книги выглядит так: «По подсчётам эмигрировавшего профессора статистики И. А. Курганова, от 1917 до 1959 года без военных потерь, только от террористического уничтожения, подавлений, голода, повышенной смертности в лагерях и включая дефицит от пониженной рождаемости – оно обошлось нам в… 66,7 миллиона человек (без этого дефицита – 55 миллионов)», – то есть речь здесь идёт не о количестве репрессированных и тем более «расстрелянных», а об общей убыли населения после революции и Гражданской войны, включающей в себя косвенные демографические потери. Профессор Иван Курганов, впервые опубликовавший эти подсчёты в статье «Три цифры» (газета «Новое русское слово», 1964), не историк и не статистик, а экономист; полученная цифра – результат самого грубого сравнения реальной численности населения СССР и тех цифр, которые были бы достигнуты к 1960-м при сохранении дореволюционного коэффициента прироста населения (за вычетом количества жертв войны, тоже очень предположительного). Это очень приблизительный и обобщённый подсчёт, далёкий от научной строгости, – тем не менее даже консервативный публицист Егор Холмогоров, которого трудно заподозрить в симпатии к «диссидентам-антисоветчикам», разбирая эту цифру «постатейно» и сравнивая её с современными данными, приходит к выводу, что в рамках заданной методологии она не так далека от истины. Что до точного подсчёта количества репрессированных и расстрелянных – мы можем сослаться здесь на оценки основателя общества «Мемориал» Арсения Рогинского или достаточно осторожные подсчёты историка Виктора Земскова, так или иначе – речь идёт о миллионах арестованных только по «политическим» статьям и погибших только в местах заключения. Так, согласно справке МВД СССР, с 1921 по 1954 год по «контрреволюционным статьям» было осуждено 3 777 380 человек, в том числе к высшей мере наказания – 642 980. Энн Эпплбаум пишет о том, что в лагерях с 1929 по 1953 год погибло 2 749 163 человека, по политическим мотивам было казнено 786 098 человек, всего же через систему ГУЛАГа прошло 28,7 миллиона человек (включая спецпереселенцев, а также осуждённых по уголовным и хозяйственным делам). Но все эти цифры, по какой бы методике они ни были высчитаны, заведомо неполны: они исходят из официальной статистики, в них не учтены люди, умершие в эшелонах, на баржах, которые вывозили ссыльных, или во время следствия. И как пишет всё та же Эпплбаум, «даже если бы мы такую цифру получили, я не уверена, что она рассказала бы нам всю историю страданий. ‹…› Семьи разваливались, дружбы прекращались, страх тяжело давил на тех, кого оставили на свободе, пусть даже они не умирали. Статистика никогда не может дать полное представление о случившемся. ‹…› Все те, кто страстно и красноречиво писал о ГУЛАГе, понимали это…»[1130]

Какими источниками пользовался Cолженицын?

Автор сам называет эти источники – и указывает на их принципиальную недостаточность. В первую очередь это «рассказы, письма, мемуары и поправки» 227 (в более поздних изданиях – 257) «свидетелей Архипелага». Историк и лингвист Вячеслав Вс. Иванов указывает, что главы, посвящённые Соловецкому лагерю, в значительной степени основаны на воспоминаниях Дмитрия Лихачёва, одна из глав – «Белый котёнок» – история побега из лагеря бывшего морского офицера Георгия Тэнно, рассказанная им самим. Среди литературных источников, которыми пользуется Солженицын, – «Колымские рассказы» Варлама Шаламова, воспоминания Евгении Гинзбург, Ольги Адамовой-Слиозберг[1131] и Дмитрия Витковского[1132] (все эти книги на момент создания «Архипелага…» не были опубликованы); как указано в предисловии, бывший узник Соловецкого лагеря Витковский должен был стать редактором книги, но ему помешала скоропостижная смерть. Солженицын использует – и активно цитирует – статьи и книги советских юристов Николая Крыленко, Андрея Вышинского и Иды Авербах. Это крайне ограниченный круг источников, и даже ими приходилось пользоваться с предельной осторожностью и в крайне стеснённых условиях. В книге «Бодался телёнок с дубом» Солженицын вспоминает, как оказался в ЦДЛ на творческом вечере Сергея Смирнова, автора книги «Брестская крепость», – и как сравнивал мысленно его работу со своей:

Только я прикидывал: а как бы он эту работку сделал, если б нельзя было ему пойти на развалины крепости, нельзя было бы подойти к микрофону всесоюзного радио, ни – газетной, журнальной строчки единой написать, ни разу выступить публично, ни даже – в письмах об этом писать открыто, а когда встречал бы бывшего брестовца – то чтоб разговаривать им только тайно, от подслушивателей подальше и от слежки укрывшись; и за материалами ездить без командировок, и собранные материалы и саму рукопись – дома не держать; – вот тогда бы как? ‹…› Именно в таких условиях я