Троцкий - Дмитрий Антонович Волкогонов

– Ну что же, хотите прочесть вашу статью? – после чего, отряхнув синюю блузу, медленно, молча пошел с «Жасоном» к дверям своего рабочего кабинета.

Дальше рассказывает сам исполнитель уже на суде в Мехико:

«Я положил свой плащ на стол таким образом, чтобы иметь возможность вынуть оттуда ледоруб, который находился в кармане. Я решил не упускать замечательный случай, который представился мне. В тот момент, когда Троцкий начал читать статью, послужившую мне предлогом, я вытащил ледоруб из моего плаща, сжал его в руке и, закрыв глаза, нанес им страшный удар по голове…

Троцкий издал такой крик, который я никогда не забуду в жизни. Это было очень долгое ”А-а-а…“, бесконечно долгое, и мне кажется, что этот крик до сих пор пронзает мой мозг. Троцкий порывисто вскочил, бросился на меня и укусил мне руку. Посмотрите: еще можно увидеть следы его зубов. Я его оттолкнул, он упал на пол. Затем поднялся и, спотыкаясь, выбежал из комнаты…»{1268}

Наталья Ивановна так зафиксировала в памяти кульминацию трагедии:

«…Едва истекло 3–4 минуты, я услышала ужасный, потрясающий крик… Не отдавая себе отчета, чей это крик, я бросилась на него… стоял Лев Давидович… с окровавленным лицом и ярко выделяющейся голубизной глаз без очков и опущенными руками…»{1269}

Характеризуя этот момент кульминации 20 августа 1940 года, Судоплатов заметил в беседе со мной:

– В любом деле неизбежны случайности. Проявила себя она и здесь. Как мог сохранить силы Троцкий для борьбы и нечеловеческого крика после такого сокрушительного удара, который нанес альпенштоком физически очень сильный Меркадер? Если бы он погиб сразу, Меркадеру удалось бы, видимо, скрыться.

В доме уже началась суматоха. Джексона-Меркадера тут же схватили охранники и стали избивать. «Мы слышали какое-то жалкое завывание…» – вспоминала Наталья Ивановна.

– Что делать с этим? Они его убьют…

– Нет… убивать нельзя, надо его заставить говорить, – с трудом, медленно произнося слова, ответил Л.Д.

Охранники во главе с Робинсом колотили слабо защищавшегося Джексона кулаками, рукоятками револьверов. Наконец тот прервал свое молчание и, окровавленный, закричал:

– Я должен был это сделать! Они держат мою мать! Я был вынужден! Убейте сразу или прекратите бить!

Это была единственная слабость агента. Затем, в долгие месяцы следствия и суда Меркадер никогда не вернется к этим словам. Он все решил сам и все сделал сам. Никакого ГПУ, никаких соучастников и помощников не знает. Это его решение… Только его.

Как рассказывал Судоплатов, первые полтора года после приговора (20 лет тюрьмы – высшая мера наказания по мексиканским законам) Меркадера часто били в тюрьме, пытаясь узнать: кто же он в действительности? Целых пять лет держали в одиночной камере без окна, но боевик Эйтингона взял себя в руки и долго не отказывался от своих первых показаний, хотя еще на суде был документально уличен, что он не тот человек, каковым он себя называет. Как говорит Луис Меркадер, «после первого шока он пришел в себя и всегда думал, что сделал нужное дело». Приехав через 20 лет в СССР, Рамон, комментируя однажды события в Колумбии, сказал: «Терроризм необходим в борьбе за коммунизм»{1270}. Но он фактически повторил слова Троцкого из работы «Терроризм и коммунизм»! Убитый Рамоном Меркадером революционер писал: «…террор может быть очень действителен против реакционного класса, который не хочет сойти со сцены»{1271}. В этих высказываниях неожиданно прослеживается родство убитого и убийцы. Идеи большевистского якобинства, так насаждавшиеся Троцким в русской революции, вернулись политическим бумерангом насилия к нему самому.

Письмо, которое обнаружили у Джексона в кармане, извещало, что он разочаровался в троцкизме и Троцком. Толчком к этому шагу, на который он решился, явилось якобы предложение Троцкого поехать в СССР, чтобы совершить революционный акт ликвидации Сталина. Письмо явно было написано и отпечатано другими. Но суд сразу установил, что Троцкий с Джексоном оставались наедине всего один раз 17 августа на пять-семь минут, а в день убийства – на еще меньшее время. Троцкий не мог предложить такое малознакомому человеку. Джексон же утверждал, что предложение «поехать в СССР и ликвидировать Сталина» было передано ему устно и лично самим погибшим. Если бы суд знал, что это давний почерк ГПУ-НКВД! Похожие письма были прежде найдены на теле погибшего секретаря Троцкого Рудольфа Клемента, у нескольких ликвидированных невозвращенцев, которые якобы посмертно обвиняли Троцкого и троцкизм в шпионской, террористической деятельности и т. д. Возможно, мотивы этой записки навеяны докладом Зборовского в Москву в феврале 1938 года (если это не мистификация НКВД), когда он утверждал, что Седов поднимал вопрос о поиске террориста, ибо «достаточно убить Сталина, как все развалится…»{1272} В данном случае не вызывает сомнения лживость версии, придуманной в группе Эйтингона.

Но мы забежали вперед. Похоже, те, кто организовал это убийство, не очень-то и заботились об историческом алиби. Ибо публикация «Правды» 24 августа 1940 года с головой выдавала организаторов покушения. Мир еще многого не знал, а партийная газета писала, что «в больнице умер Троцкий от пролома черепа, полученного во время покушения одним из лиц его ближайшего окружения»{1273}. Письмо в кармане Джексона – Меркадера и информационное сообщение появилось из одного источника… Впрочем, мировая печать ни на минуту не сомневалась в том, кто является главным убийцей. Исполнителям жестокой акции удалось скрыться. Всем, кроме Морнара – Джексона – Меркадера. Машина с работающим двигателем, стоявшая поодаль от дома Троцкого, как только началась беготня возле ворот и заревела сигнализация, сорвалась с места и мгновенно скрылась за ближайшим поворотом. Эйтингон, мать Меркадера, Каридад, и еще несколько обеспечивающих операцию лиц в тот же день разными способами выбрались из столицы и растворились в человеческом «муравейнике». Эйтингон и Каридад переждали время поисков в Калифорнии. Они ждали распоряжений из Москвы. Уже через сутки из сообщений радио и печати узнали: удар достиг цели. Задание Сталина – «нанести удар по IV Интернационалу… Обезглавить его» – выполнено.

Эйтингон боялся, что импульсивная Каридад, потерявшая сына, может сорваться и наделать глупостей. Через месяц Москва по своим специальным каналам сообщила: благодарим за выполнение задания, через оставшихся в Мехико установите состояние «пациента» и выясните, чем можно ему помочь. После решения этой вспомогательной задачи им разрешалось вернуться. В мае 1941 года, за месяц до начала войны, Н. И. Эйтингон и Эустасия Мария Каридад вернулись в Москву через Китай. Дорога домой заняла больше месяца.

Троцкий после покушения прожил в больнице еще 26 часов. Чуть больше суток. В городской больнице старались сделать все возможное и невозможное, хотя было ясно, что удар убийцы поразил жизненные центры мозга. Через два часа после покушения, вспоминала Наталья Ивановна, Троцкий впал в кому.

Незадолго до того, как навсегда угасло сознание одного из вождей русской революции, он еще мог печально и отчетливо сказать:

– Я чувствую здесь… что это конец, на этот раз они имели успех…

Перед операцией сестры стали его раздевать, разрезая ножницами окровавленную одежду. Собравшись с силами, он с трудом прошептал нагнувшейся Наталье Ивановне:

– Я не хочу, чтоб они меня раздевали… я хочу, чтобы ты меня раздела…

Это были его последние слова…

Заканчивая свое горестное эссе «Так это было», Седова напишет, что после операции «его приподняли. Голова склонилась на плечо. Руки упали, как после распятия у Тициана на его ”Снятии с креста“. Терновый венец умирающему заменила повязка. Черты лица его сохранили свою чистоту и гордость. Казалось, вот он выпрямится и сам распорядится собой. Но глубина пораженного мозга была слишком велика… Все было кончено. Его больше нет на свете»{1274}.

«Голгофа» Троцкого оказалась в Мехико, на улице Вены.

По преданию, Голгофа есть череп Адама, оказавшийся по воле провидения под крестом распятого Христа. Стекающая с Христа кровь, по Матфею, омывает не только темя Адама, но смывает тьму и скверну грехов человечества.

Однако Троцкий был убежденным атеистом, и во дворе дома, где его достала в конце концов рука человека, о котором он так и не сумел закончить свою книгу, вместо креста воздвигли скромный обелиск. Кровь Троцкого не может смыть грехи и заблуждения того многомиллионного отряда