Табак - Димитр Димов

– Ты можешь проявить себя и в группе Мичкина, если немцам придет подкрепление из Пороя.

В голосе его прозвучала легкая насмешка, которой он столько раз отталкивал Варвару. Но сейчас эту насмешливость захлестнула ее ликующая, самоотверженная любовь, подавляющая бунт гордости.

Она сказала:

– Нет… Я просто хочу быть с тобой… Я буду драться, буду стрелять…

Голос его снова стал язвительным.

– Вот как? Но ведь обычно ты зарываешься головой в землю и стреляешь в воздух.

– О, не говори так… Сегодня будет совсем иначе… Сегодня я буду биться, как ты, спокойно и смело.

– В самом деле? – Он засмеялся.

– Да, в самом деле! – Голос ее дрожал, он как будто исходил из глубины ее души. – Потому что я люблю тебя…

Он не услышал ее. Глаза его, горящие, как у тигра, который подстерегает добычу, снова обежали всю равнину. Одинокий холм безмолвствовал, но метрах в двухстах от него угрожающе темнела тень оливы – оттуда тоже мог грянуть выстрел. Если это произойдет, внезапность нападения – одна из основных предпосылок успеха – окажется сорванной. Около полминуты Динко шел, пристально всматриваясь в оливу, не видя и не слыша Варвары. Но прошло еще полминуты, и он опять успокоился. Немецкого секрета под деревом не было.

– Что ты сказала? – спросил он.

А Варвара с лихорадочной страстностью шептала ему о своей любви.

– Я знаю… Это совершенно безнадежно… недопустимо… Я некрасива, немолода, а ты во цвете лет… но то. что я чувствую, наполняет мою жизнь смыслом… делает меня лучше… вселяет в меня смелость… Понимаешь?… Это поможет мне умереть за партию без страданий… без сожаления о том, что я что-то упустила в жизни…

Он слушал ее, пораженный. Но вскоре подумал сурово: «Сумасшедшая!» И это заставило его спросить с неожиданной грубостью:

– Чего тебе от меня нужно?

– О, не говори так!.. – взмолилась Варвара. – Мне ничего не нужно… ничего… Только быть вместе с тобой в бою… Бой будет тяжелый…

– Глупости болтаешь!.. – Ее сдавленный голос раздражал Динко. – Немедленно вернись в группу Мичкина.

– Не могу, – с горечью произнесла Варвара. – Ты не должен так говорить со мной… Ты не имеешь права ненавидеть меня, ведь я ничего у тебя не прошу.

Динко вдруг вспомнил Ирину и подумал: какой мучительной иногда бывает любовь! Потом он опять окинул взглядом равнину и перестал слушать Варвару, потому что ни на мгновенье, даже когда отвечал ей, его не покидало высокое чувство ответственности за товарищей, которые с минуты на минуту должны были вступить в бой. Но залитая лунным светом равнина все так же безмолвна и спокойна: как ни подозрительны были ее тени, не грянуло ни одного выстрела. Партизаны шагали к станции длинной вереницей призраков. Группа Мичкина быстро удалялась к шоссе, которое огибало южный склон холма, а где-то справа исчезла группа, возглавляемая Шишко. Так!.. Исходные позиции занимаются благополучно, подумал Динко. Немцы пока ничего не подозревают. Динко вздохнул с облегчением и снова вспомнил о маленькой женщине, что шла рядом с ним. Он услышал ее голос, теперь скорбный и жалобный.

– Неужели я настолько противна?… Неужели ты даже не можешь терпеть меня около себя?

Он подумал с досадой: «Эта женщина окончательно помешалась». Потом спохватился, что перед боем не следует ее огорчать, и сказал мягко:

– Откуда у тебя такие мысли?… Я тебя уважаю и ценю… Но сейчас ты должна вернуться в группу Мичкина.

– Не вернусь, – упорствовала Варвара.

Динко разозлился и закричал в сердцах:

– В таком случае я тебе приказываю!.. Немедленно к Мичкину!..

Она посмотрела на него удивленно и печально и, не сказав ни слова, побежала догонять подразделение Мичкина, которое уже скрывалось за холмом. Она бежала, и скатка ее одеяла, веревкой привязанная к плечам, болталась у нее за спиной. Динко посмотрел ей вслед и вспомнил день, когда она впервые пришла в лагерь – нелепый никелированный револьвер-игрушка, как часы, висел у нее на шее. Она мужественно выносила голод, холод, лишения, нечеловеческие испытания и, как и все партизаны, жила между жизнью и смертью. И как любого из них, сегодня ее могли убить. А когда Динко все это осознал, он подумал сочувственно и покаянно: «Бедная женщина!» И тотчас же забыл о ней.

Где-то далеко, справа, раздался выстрел из карабина. Группа подрывников, которой предстояло взорвать железнодорожный мост, наткнулась на дозор. Последовало еще несколько быстрых, тревожных выстрелов, а затем взвилась красная ракета. Охранявшая мост немецкая застава успела подать сигнал тревоги. Застрекотали автоматы, выстрелы которых издалека напоминали потрескивание костра. Правый фланг отряда начинал бой.

Динко передал ручной пулемет товарищу, шедшему впереди, и скомандовал:

– Бегом вперед! Не залегать без надобности!

Партизаны бросились навстречу смерти.

Холм, высотой около тридцати метров, словно оторванный от горного склона, стоял одиноким островком на равнине. Асфальтированное шоссе огибало его, делая плавный поворот, и, отступив от железной дороги, уходило на юг, чтобы потом подняться зигзагами по склону другой горы, которая ограничивала равнину с юго-запада. До этого склона было не более двух километров. Он был совсем оголенный, и при лунном свете извилины шоссе выступали так отчетливо, что Мичкнн мог бы вовремя заметить противника, если бы он там появился. Справа находились железнодорожная станция и бензохранилище, а слева, расширяясь воронкой, уходила вдаль равнина, на которой расположились болгарские гарнизоны. Командиры этих гарнизонов, однако, не испытывали ни малейшею желания драться с партизанами и тем более помогать немцам. Слева от холма по другую сторону шоссе простиралась трясина, и это обеспечивало фланг. Пространство между станцией и холмом, стоявшим в каких-нибудь трехстах метрах от нее, было совсем ровное, без всяких укрытий. Для его защиты вполне хватило бы одного легкого пулемета. Вообще позиция казалась очень удобной, а опасность, которой подвергались занимавшие ее партизаны, – ничтожной, так как они не должны были принимать участия в лобовой атаке на станцию. Но, несмотря на это, Мичкнн был хмур и мрачен. Его угнетало, что горы, куда только и можно было отступать, находились далеко, а трясину, прикрывавшую левый фланг, противник все-таки мог обойти.

Мичкин был артиллерийским фельдфебелем, участником первой мировой войны, а в отряде он овладел также искусством мастерского ведения пехотного боя. Он умело выбрал на холме позицию для ручного пулемета «Брэн», а затем приказал людям вырыть в разных местах небольшие окопчики-ячейки в предвидении наихудшего исхода – на случай, если защитникам холма придется занять круговую оборону.

Только когда подготовка позиции была закончена, он заметил, что бой у станции уже в разгаре. Винтовочную стрельбу и треск автоматов заглушали мощные очереди пулеметов, которые замолкали на неравные промежутки времени, словно для того, чтобы передохнуть и начать снова, только с еще большим ожесточением. Воздух сотрясали глухие взрывы гранат, после чего внезапно наступала какая-то странная тишина. Место боя заволакивало облако дыма, которое постепенно росло и становилось гуще, скрывая очертания станционного здания и вагонов. При лунном свете дым приобретал зловещий молочно-зеленоватый оттенок, и люди на холме, затаив дыхание, наблюдали, как их товарищи, бегущие вприпрыжку по равнине, исчезают под его непроглядным пологом. В эту тихую, безветренную ночь облако походило на гигантскую подкову, концы которой медленно удлинялись и наконец слились, образовав вокруг района станции замкнутый эллипс. Очевидно, продвижение на главном направлении было затруднено, и партизаны развивали действия с флангов, нащупывая уязвимое место. Особенно участилась стрельба у железнодорожной линии, на которой стояли цистерны с бензином, – здесь сосредоточивались основные силы Динко. В то время как часть людей Шишко продвигалась к бензохранилищу, другие держали под огнем помещение саперного взвода, стараясь не выпускать оттуда солдат. И все-таки немецкие часовые подняли тревогу вовремя. Группа солдат сумела занять удобные позиции в районе станции; они-то и старались обеспечить оборону бензохранилища, а главное – цистерн с бензином.

Разобравшись во всем этом по характеру стрельбы, Мичкин понял, что бой будет тяжелым и долгим. То же почувствовали и его товарищи. Внизу бушевал ад, они же пока оставались в стороне, зная, что, если к немцам подоспеет подкрепление, ад будет и на холме. И потому они чаще смотрели в коварную даль, где терялась светлая лента шоссе, нежели на станцию, где сражались их товарищи. Но даль оставалась безлюдной и спокойной. Мичкин попытался поднять дух своих людей.

– Эй, Ляте!.. Что ты на это скажешь? – спросил он.

– Детская возня, – с ленивым спокойствием ответил македонец.