Современная румынская пьеса - Лучия Деметриус

А в это время звенят трамваи, девушки покупают босоножки, бакалейщики запасаются брынзой и маслинами, люди занимаются своими делами, а мы своими, брей меня под нуль.

Входит  С е в а с т и ц а  в сопровождении  т ю р е м щ и к а, набирает два ведра воды.

С е в а с т и ц а. Только одежды на них чистые… Они крадут у тебя дни, они крадут твою жизнь, крадут волосы, красоту… И все это тайком… Если ты такой храбрый, почему бы не остричь ее у всех на виду, на площади, чтобы видели люди, как наказывают тех, кто нарушает законы? Вы осудили ее тайком, стрижете украдкой и убьете втихую. Вы никогда по ночам не качали дитя, у которого режутся зубки, и потому откуда вам знать, что никто не заслуживает смерти, даже кошка.

Д а в и д. Ведра уже наполнились.

С е в а с т и ц а. Ни сна тебе, ни покоя, птенчик.

Д а в и д. А тебе — вечного покоя, бабка.

С т р а ж н и к и  уводят  С е в а с т и ц у.

И з и д о р. Смеяться над старухой — грешно. (Показывает на Марию.) Трибунал осудил ее, так почему же приговор надо исполнять тайно и убивать ее тайно, здесь, в этом саду, через несколько недель после родов? Выведите ее на городскую площадь и скажите людям: вот она; она родила, но все равно нет ей прощения, и пусть люди признают вашу справедливость.

Д а в и д. Святой отец, вам осталось предложить ей постричься в монахини, может быть, таким образом удастся заманить хоть одну душу в лоно церкви…

И з и д о р (Иросу). Как вы позволяете своему адъютанту оскорблять меня?

И р о с (шепотом). Это заблуждение, отец Изидор… Все считают, что он просто лейтенант, по званию так оно и есть, но на самом деле не он мне подчиняется, а я — ему, он меня стережет, он следит, чтобы я выполнял приказы. И если я ослушаюсь, он отрубит мне голову.

Д а в и д. Я не расслышал, что вы сказали, генерал.

И р о с. И не надо, ты все равно знаешь, о чем речь. Все, что у меня есть, — это звание.

Д а в и д. А оклад?

И р о с. Пожалуй. Если подумать, высшая мера наказания — это акт милосердия, сострадания.

М а р и я. Я не сержусь на вас, я вас прощаю. Вашей вины здесь нет; один меня стрижет — ты кончил? Нет? — другой (Иросу) заставляет молчать — только и всего, вы не убиваете, нет — просто затыкаете рот — это ваш долг! У вас семья, дети, теплая постель — я вас понимаю. И я желаю, чтобы вы всегда могли радоваться жизни. И не грустить.

И р о с. Ты издеваешься над нами? Или, может, ты желаешь нам добра?

М а р и я. Ни то, ни другое.

Д а в и д. Я не извлекаю выгоду из чужого несчастья, у меня твердое жалованье, хоть и маленькое. Я кончил. Благодарю, ты дала мне спокойно остричь тебя. (Козыряет и уходит.)

Мария повязывает голову платком.

И р о с (Марии). Почему такая неприязнь ко мне? Нашелся бы другой на мое место. Я хотя бы исполняю свой долг с отвращением. Тебя надо изъять из общества, как жука-вредителя с полей, — таково правило, и я его выполняю. Нужен пример, который бы напугал всех жуков. Повторяю: сравнение с жуком принадлежит не мне, а судье. Повторяю: глупо сравнивать человека с жуком. Но примеры необходимы. Преступник, если он на воле, становится в тысячу раз более опасным. Это положение существует и в психиатрии, не только в юстиции. Конечно, ты не тот случай, но он послужит уроком.

М а р и я. Уроком — кому? Здесь, в лесу? Фаянсовому гному? Аистам, ласточкам? Цветам: ночным красавицам, львиному зеву, одуванчикам? Хотите быть извергами, господа, будьте ими, но не таясь! Почему бы вам не признаться, что судьба моя вам безразлична? Кому послужит уроком моя смерть, если никто не увидит, когда я упаду как подкошенная, если никто не услышит моего предсмертного крика, моего плача, моей унизительной слабости? Значит, в назидание камням, деревьям, земле вы меня… Почему тайком, окруженную высокими стенами? Вы стесняетесь самих себя?

И з и д о р. Ступай в лоно церкви, и бог защитит тебя.

М а р и я. Это ложь, будто вы можете меня спасти… Вы даже себя не в силах спасти от смерти, отец Изидор. Пойти в монашки, предать друзей — что может быть отвратительнее, и все равно меня приведут сюда, к этому гному.

И з и д о р. Если женщина уходит в монастырь, бог и люди ее прощают… Ты будешь ходить за курами, выращивать фасоль, редиску.

Входит  Д а в и д.

Д а в и д. Я забыл спросить, не желаете ли вы сохранить волосы? (Протягивает Марии волосы.) Да, да, отец Изидор… Именно этим занимается любая женщина — варит фасоль, стирает и, проведя большую часть жизни в постели, в постели умирает. В то время как монашка… Так вы хотели бы сохранить волосы?

М а р и я. Уходи.

Д а в и д. Ночью все люди спят, все боятся, все уйдут отсюда… а я приду…

М а р и я. Ты хочешь убить и моего ребенка, закопать его, не дав мне увидеть его глаза?

Д а в и д. Этот идиот Птица все время вертится около тебя, чтобы с тобой ничего не случилось. (Разгневанно.) Я никого не убивал, тем более не могу убить человека, который еще не родился.

М а р и я. Смотри, снова радуга в небе… Семь ее цветов — это души женщин, убитых мужчинами…

Д а в и д. Ерунда какая-то… Может, ты еще скажешь, что цыганка глядит на меня с неба…

М а р и я. Посмотри на радугу…

Д а в и д. Смотрю. (Смотрит.) Радуга — это души цыганок? Прекрасно. Я поверил тебе. А ты поверь мне, что я приду. Так вы желаете сохранить волосы?

М а р и я. Нет. Отдай их Птице…

Д а в и д. С удовольствием. Он наделает из них гнезда. (Уходит.)

М а р и я. Зачем я учила, кто такой Штефан Великий, Михай Храбрый{126} и Мирча Старый{127}, если я не имею права сохранить собственные волосы, если меня лишили права жить? Зачем учить таблицу умножения, континенты, зачем мечтать о белых ночах, о путешествиях по Тихому и Индийскому океанам, зачем знать, что такое любовь и человечность, если нет для меня места на земле, нет права на жизнь, на свободу, на Родину?! Мне кажется, что волосы мои зеленеют и я сплю с зелеными, как трава, волосами. Святой отец, я не пойду за вами. Вы считаете себя священником? Вы, который с рассвета дотемна проводит рядом с тюремщиками, с теми, кто обрезает мне волосы, с тем, кто ежедневно около гнома дает команду «огонь!» потому, что у него семья, вы все еще считаете себя священником, хотя и спите под одной крышей с жандармами?! Что может остаться в вас святого, если вы дышите одним воздухом с этой дрянью? Все это болтовня, будто, обрядив меня в черное, вы спасете меня; одна земля, одев меня черным саваном, избавит