Том 7. Произведения 1863-1871 - Михаил Салтыков-Щедрин

Рассказы «Для детей» были сочувственно встречены критикой. Рецензент «Сына отечества» А. Хитров в отклике на мартовскую книжку «Отеч. записок» писал: «Лучшими в вышедшей книжке остаются статьи г. Щедрина, а именно его два рассказа «Для детей» и «Письмо о провинции» <…>. В своем юморе и в своих рассказах он всегда умеет затронуть и умеет коснуться живого вопроса, типа самого последнего времени и умеет обрисовать мастерски ту смешную сторону, какая тут предстает…»[259]

Замысел цикла не был полностью осуществлен Салтыковым, и цикл не получил отдельного издания. Рассказы I, II и IV вошли впоследствии в цикл «Сказок» (т. 15 наст. изд.). Остальные не перепечатывались при жизни Салтыкова, они воспроизводятся нами по первопечатным публикациям.

Из рукописей сохранился неполный автограф «Испорченных детей»,

Годовщина

Впервые — ОЗ, 1869, № 2, стр. 609–617 (вып. в свет 2 февр.), с цифрой «III», относящейся к циклу «Для детей» (см. выше).

Салтыков работал над рассказом, по-видимому, во второй половине 1868 г. Поводом к его написанию послужила двадцатая годовщина ссылки Салтыкова (арестован 21 апреля 1848 г. и отправлен 28 апреля, по распоряжению Николая I, прямо из помещения гауптвахты в сопровождении жандармского штабс-капитана Рашкевича «на служение в Вятку»). Салтыкову инкриминировались усмотренные в его первых повестях «Противоречия» и «Запутанное дело» «вредный образ мыслей и пагубное стремление к распространению идей, потрясших уже всю Западную Европу и ниспровергших власти и общественное спокойствие»[260].

Вспоминая вятские трудные настроения, Салтыков стремится передать молодому поколению выстраданные, по-новому осмысленные итоги собственного опыта, предостеречь от опасностей, подстерегающих юных протестантов во имя социальной справедливости в момент временного упадка духа, когда грозный «порядок вещей» представляется необоримым. Главная из этих опасностей — примирение с существующей социальной действительностью как исторической необходимостью, переход от стремлений изменить эту действительность к созерцательному «только объяснению» ее, граничащему с «всеоправданием».

Значение автобиографических признаний Салтыкова в «Годовщине» (наряду с такими произведениями, как «Скука» из «Губернских очерков», «Письмо двенадцатое» из цикла «Писем о провинции», «Имярек» и «Счастливец» из «Мелочей жизни») для воссоздания сложности его идейных исканий в ссылке выяснено впервые С. А. Макашиным[261]. Еще в очерке «Скука» (1856) Салтыков возмущенно писал о «растлевающем» влиянии пошлой «тины мелочей», «мира сплетен и жирных кулебяк» (т. 2 наст. изд., стр. 225–226). В «Годовщине» же Салтыков с суровой правдивостью анализирует причины пережитых им в те годы настроений «горькой обиды», которую нанесла ему жизнь в Вятке, куда он был насильственно перенесен из «здания мысли, любви и счастья». Соприкосновение этого «полуфантастического, но прекрасного и светлого мира» социалистических идеалов, которыми жили кружки передовой молодежи в Петербурге 40-х годов, с реальной действительностью николаевской России привело к «уразумению целого порядка явлений», в котором каждая из несправедливостей и неправд представляется не изолированной, а связанной с «целым строем». Является «потребность примирения» и ее философское оправдание в рассуждениях об объективной реальности исторически сложившегося жизненного уклада, сковывающего одной цепью «и преследующих, и преследуемых».

Для Салтыкова осознание социально-политической обусловленности всех «неправд» явилось ступенью к последующему отрицанию всего крепостнического строя и к поискам в самой отрицаемой, но существующей действительности сил для ее изменения. Философский комплекс «всеоправдания во имя исторической необходимости» Салтыков поверяет критерием исторического творчества и подлинного прогресса и указывает на «совершенное бессилие» принципа «разумного и трезвого созерцания жизни», который в действительности ведет к «полнейшему индифферентизму и сердечной вялости». Подобные умонастроения уже в 40-50-е годы стали характерны для большей части либеральной интеллигенции (см. очерк «Валентин Бурмакин» в «Пошехонской старине», т. 17 наст. изд.). Развенчания философии пассивности требовала от Салтыкова и обстановка общественной реакции в конце 60-х годов, когда «тихо курлыкающие мудрецы» (образ экс-либералов, восходящий к «каплунам настоящего» — см. стр. 248–249 в т. 4 наст. изд.) твердили о бесплодности революционных порывов и необходимой постепенности в социальном прогрессе («помаленьку» да «полегоньку»).

Салтыков доказывает историческую плодотворность «подвига и почина» — революционного дерзания и самоотвержения. Утверждение жизненного идеала активной переделки мира ведется на наиболее трудном и злободневном материале судьбы политического ссыльного, непосредственной жертвы «порядка вещей». Но эта тема требовала искусной зашифровки, ее нечасто удавалось затрагивать в легальной демократической печати (ситуацию, подобную описанной в начале «Годовщины», изобразил лишь Некрасов в стихотворении «Еще тройка» — 1867; см. также «Письмо двенадцатое» цикла «Письма о провинции» Салтыкова в наст. томе). В «Годовщине» эзоповским прикрытием запретной темы послужил мемуарный экскурс.

Как и другие произведения Салтыкова этих лет, «Годовщина» звала «детей» к идейной стойкости, к верности традициям революционеров 60-х годов и утверждала «энтузиазм к добру и истине» в качестве подлинной основы человеческой красоты.

Сегодня мне сорок лет. — В действительности Салтыкову в 1868 г. исполнилось 42 года. Об истинном поводе к написанию данного очерка см. выше.

О счастии с младенчества тоскуя… — Начальные строки стихотворения Баратынского «Истина».

Впоследствии опытные люди удостоверили меня, что идея о «счастии» может по временам оказываться равносильною злодейству… — Намек на официально инкриминировавшийся Салтыкову в 1848 г. «вредный <социалистический> образ мыслей» (см. выше текст обвинения, средактированный лично Николаем I).

…как вы видели это из первого моего рассказа… — То есть из «Повести о том, как мужик двух генералов прокормил», которая первоначально открывала цикл «Для детей» (см. выше).

Добрая душа

Впервые — ОЗ, 1869, № 3, стр. 130–140 (вып. в свет 10 марта), с цифрой «V», относящейся к циклу «Для детей» (см. выше).

Рассказ «Добрая душа» связан с воспоминаниями Салтыкова о вятской ссылке, с ее двадцатой годовщиной — см. выше комментарий к рассказу «Годовщина», — и написан, вероятно, также во второй половине 1868 г. Их объединяет обращенная к молодому поколению проповедь «горения сердца», душевной открытости всем горестям и бедам народным.

В «Доброй душе» Салтыков ставит ту же проблему «о народе историческом» (как он выразился в известном письме 1871 г. в редакцию «Вестн. Европы»), которую одновременно разрабатывал в «Истории одного города»: о темноте, пассивности и ожесточении масс. Причины народного «глуповства» писатель усматривает в «узах тесных» — в вековом бесправии, забитости и нищете русского крестьянства.

Образ героини рассказа — Анны Марковны Главщиковой восходит к одной из вятских знакомых Салтыкова. Ранее она была выведена в «Губернских очерках» под именем Пелагеи Ивановны (стр. 113–114 и 241–247 в т. 2 наст. изд.). Влияние этой «доброй души» на свое духовное развитие Салтыков всегда оценивал очень высоко. Горестные монологи Анны Марковны о крестьянской доле (перекликающиеся с речами Якима Нагого в «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова) звали передовую молодежь проникаться нуждами и страданиями народа и обращаться к нему со словами правды о его положении и истинных интересах (в этом отношении монологи Главщиковой предвосхищают речь учителя-демократа Крамольникова к крестьянам в рассказе «Сон в летнюю ночь» — 1875; т. 12 наст. изд.). Облик и миросозерцание простой женщины, возвысившейся в своей «работе мысли» до понимания социальной обусловленности нравственной жизни человека, убеждал читателя-друга в возможности и успешности революционно-просветительной работы в народе.

Рассказ был сочувственно встречен критикой (см. стр. 614).

…в той трущобе, о которой вам недавно рассказывал… — то есть в Вятке — см. «Годовщина».

…в своем роде «узник», хотя и хожу каждый день на службу в губернское правление… — Ссылка Салтыкова сопровождалась переводом его из петербургской канцелярии военного министра в чиновники вятского губернского правления.