Том 7. Произведения 1863-1871 - Михаил Салтыков-Щедрин

Рассказ был сочувственно встречен критикой (см. стр. 614).

…в той трущобе, о которой вам недавно рассказывал… — то есть в Вятке — см. «Годовщина».

…в своем роде «узник», хотя и хожу каждый день на службу в губернское правление… — Ссылка Салтыкова сопровождалась переводом его из петербургской канцелярии военного министра в чиновники вятского губернского правления.

…в газетах <…> пишут, кто мужик оттого беден, что пьет не в меру! — См. комментарий к «Письму шестому» из цикла «Письма о провинции».

…есть такие ответы <…>. Но как могла дойти до них простодушная мещанка города Крутогорска? — Речь идет о «теории невменяемости», невиновности отдельного человека в преступлениях — следствиях ненормального устройства общества, что проповедовалось социалистами-утопистами.

…я мог бы рассказать, как она учила детей идти прямою и честною дорогой <…> но предпочитаю возвратиться к этому предмету в особом рассказе. — Этот замысел не был осуществлен.

Испорченные дети

Впервые — ОЗ, 1869, № 9, стр. 273–310 (вып. в свет 12 сент.), с цифрой «VI» перед заглавием, относящейся к месту рассказа в незавершенном цикле «Для детей» (см. выше). При жизни Салтыкова не перепечатывалось.

Сохранился неполный черновой автограф. Текст в рукописи кончается замечаниями Сапиентова на первое «сочинение»: «…любезною его родительницею. Сапиентов» (стр. 381 наст. тома). Заглавие: «Для детей. VI. Дети-литераторы». Начальная часть озаглавлена: «Предисловие, объясняющее происхождение литературного общества». Сочинение «Добрый служака» последовательно озаглавлено: а) «Воспоминания лихого служаки»; б) «Лихой служака. (Из моих воспоминаний)»; в) «Добрый служака. (Из моих воспоминаний)»; подзаголовок: а) «Сочинение 11-летнего кадета Младо-Сморчковского»; б) «Сочинение 11-летнего Гриши Младо-Сморчковского [второго] первого».

Текст рукописи, изобилующей не столько правкой, сколько характерными для Салтыкова вставками на левой половине листа, близок, в своей окончательной стадии, к тексту ОЗ. В первопечатном тексте, по сравнению с автографическим, отсутствует один эпизод — разговор Сапиентова с Пашей, изменено имя — «Ваня» вместо «Миша», изменена должность Туманова — в автографе он именуется градоначальником, кроме того, сделаны небольшие сокращения и проведена некоторая стилистическая правка. Автографический текст полнее первопечатного и в отдельных деталях.

Приводим четыре варианта чернового автографа.

К стр. 366, вместо абзацев «Остановившись на этой мысли…» и «— Сударыня! — говорил он…»:

Остановившись на этой мысли, он задал питомцам сочинение на тему «Добрый служака». Дети тотчас же поняли требование своего наставника, исключая, впрочем, Паши, который никак не мог взять в толк, чего хочет от него Степан Петрович.

— Я не знаю… я маленький! — говорил он своему наставнику.

— Однако представь себе, душенька, что ты, например, градоначальник! — пояснил Сапиентов, — представь себе, что твоя добрая маменька внезапно назначила тебя на сей важный пост, — как бы поступил ты в сем разе? Был ли бы ты благосклонен или неукоснительно строг, или же совместил в себе и то и другое? Utile — dulci[262], как выразился древний поэт?

Паша вздохнул и пожаловался было Катерине Павловне, но его высекли. Наконец, видя, что исполнение наставнического требования во всяком случае неизбежно, он должен был покориться.

К стр. 375, в начале абзаца «Не станем описывать…», после слов «…удивление целого мира»:

Как только он прибыл на свой пост, так первым делом его было осведомиться о направлении умов; когда же ему было доложено, что направление самое благонадежное, то он заперся в кабинете и занялся приготовлением рапортов и предписаний.

К стр. 379–380, в середине абзаца «Сочинение сие замечательно…», вместо фразы «А именно <…> администратором»:

…а именно: оно дозволяет думать, что будучи разбойником и даже, быть может, именно посему, [можно] со временем сделаться градоначальником.

К стр. 380; в конце абзаца «Полет фантазии…» фраза «Так, например <…> вознышенный» отсутствует.

«Испорченные дети» написаны летом 1869 г. в Витеневе, подмосковном имении-даче Салтыкова, в то же время и в той же обстановке, в каких создавалась «История одного города», с которой «Испорченные дети» связаны тематически и рядом деталей. Однако из двух главных тем знаменитой летописи Глупова — власть и народ, в «Испорченных детях» разработана, в определенном аспекте и без трагического элемента, лишь первая, что и обусловило различие в тональностях этих произведений, несопоставимых, разумеется, и по своей общей масштабности. В «Испорченных детях» осмеянию предается собственно лишь государственная администрация царизма, бюрократия высокой служебной иерархии, о которой даже умеренно либеральный Никитенко писал в 1867 г.: «Нет ничего безобразнее русской бюрократии. Характеристика ее в двух словах: воровство и произвол»[263].

После того как в собственном, сложном опыте Салтыковым были изжиты (или почти изжиты) утопические расчеты на общественно-преобразующие возможности службы в государственном аппарате царизма, аппарат этот предстал перед ним в «бесфутлярном» виде механизма административно-полицейского насилия, управляемого людьми-автоматами — испорченными людьми. Механизм этот еще представлял «физически» (политически) грозную силу. Но в идейном отношении, с точки зрения высоты взглядов демократа и социалиста, это была сила внутренне исчерпавшая себя и потому «призрачная», по философско-исторической терминологии Салтыкова. С этой уясненной силой можно было уже не спорить по существу, а отрицать ее оружием сатирического заклеймения и осмеяния. «Испорченные дети» блещут многими красками салтыковской палитры. Но в них нет, или почти нет, трагического тона (он проскальзывает лишь в третьем «сочинении», там, где появляется уравнение: «отечество» — «сырая и темная нора»).

Салтыков часто обращался в своем творчестве, в сатирических целях, к формам и «жанрам» государственно-административной, канцелярско-бюрократической и прочей деловой «прозы». Школьные «сочинения» воспитанников и «замечания» и «отметки» педагога в «Испорченных детях» являются одной из разновидностей этого приема. Вместе с тем подстрочные замечания педагога Сапиентова и его заключительные резюме играют особую роль в рассказе, несколько сходную с ролью Глумова в произведениях Салтыкова в 70-80-х годах. Ремарки Сапиентова, в которых «серьезно» обсуждаются и оцениваются исполненные небылиц и фантазий «сочинения» «испорченных детей», помогают дешифровать эзопов язык сатиры. Впервые прием подстрочных примечаний, помогавших проникнуть сквозь покров иносказаний в их суть, был применен Салтыковым в юмореске 1863 г. «Цензор впопыхах…», из № 9-го «Свистка» (см. в т. 5 наст. изд.). Сюжетно-структурная схема рассказа также уже возникала в его творческих планах. Еще к 1857 г. относится замысел рассказа «Историческая догадка», который Салтыков хотел изложить в виде беседы учителя гимназии с учениками, что отчасти было претворено в рассказе «Гегемониев» из «Невинных рассказов»[264]. В «Испорченных детях» Салтыков воспользовался этой формой, лишь заменив устные «беседы» учителя на письменные «замечания».

Ряд страниц рассказа несет на себе отпечаток поисков «исторической формы» для создававшейся в то же время летописи города Глупова. Следы выработки этой формы более всего заметны в списке замужеств дочерей Младо-Сморчковского-первого (из первого рассказа «Добрый служака»). Это как бы черновой вариантный материал, который остался в лаборатории писателя после создания первых глав «Истории одного города» (ОЗ, 1869, № 1).

Своим остроумным матримониальным списком Салтыков «роднит» героя-разбойника рассказа с реальными фигурами русской истории, с властительными временщиками, фаворитами, вельможными проходимцами и авантюристами русского XVIII века, а отчасти и XIX. Упоминаемые в списке замужеств камер-юнкер Монс, герцог курляндский Бирон, граф Кирила Разумовский, бывший польский король Понятовский (последний польский король Станислав-Август, отрекшийся от престола по требованию Екатерины II), светлейший князь Потемкин-Таврический, граф Дмитриев-Мамонов, наконец Аракчеев — все это хорошо известные имена тех, в большинстве своем «темных людей» XVIII столетия, которые, «попав в случай», делались всесильными фаворитами, жестокими временщиками, фактическими распорядителями судеб народов Российской империи. Гротескным приемом «списка», родственного знаменитой «Описи градоначальникам…», Салтыков расширяет рамки сатиры, подводя ее к граням широких обобщений «Истории одного города», и еще раз свидетельствует свое неуважение к прошлому и настоящему «первого сословия в империи» — российского дворянства.