Призрак Проститутки - Норман Мейлер

В прошлом году я послал бы Киттредж не одно письмо с описанием неожиданных поворотов, какие принимала эта канцелярская игра. Однако пребывать в депрессии, как я обнаружил, все равно что расположиться на мраморном полу банка. Резкие звуки звучат как шепоток, эхо доходит яснее, чем речь, и тебе всегда холодно. И хотя я держал сторону Ханта в этой заварухе и даже хотел, чтобы резидентура восторжествовала над дипломатами, ни на что большее я не был способен.

Тут нас посетил Дж. К. Кинг, начальник отдела Западного полушария, и заперся с Хантом. Всякий, кто трудился на виноградниках отдела Западного полушария (которые простираются от Мексики до Аргентины), не мог не подцепить хотя бы двух-трех историй про Дж. К. Кинга. Я, например, уже знал от Порринджера, что полковник потерял глаз на пляже в Уте, заслужил Почетную медаль конгресса и сколотил состояние после войны. Вот что рассказал мне Порринджер: «Кинг решил, что жителям Бразилии нужны презервативы. „В Бразилии нет спроса на противозачаточные средства, — говорили все ему, — это католическая страна“. Ну а Кинг был настолько упрям, что пошел против осторожных денежных мешков и построил первую фабрику по производству презервативов к югу от Амазонки. Вложил все свои сбережения, еще подзанял, и — кто бы мог поверить? — презервативы полетели с прилавков Рио-де-Жанейро со скоростью реактивных самолетов. И теперь, — заключил Порринджер, — Кинг — самый богатый человек в управлении и имеет вереницу плантаций вдоль реки Панага в Парагвае».

Я бы сам никогда до такого не додумался, если бы мне не подсказали. Полковник был высокий, сильно прихрамывал, носил на глазу повязку и говорил так тихо, словно из глубины пещеры. Такого человека не понять, если не верить в существование Альфы и Омеги.

По-моему, при всем своем богатстве полковник Кинг ничем не навредил Ханту, хотя посол Вудворд про него написал: «Напыщенный, самодовольный, не годится для работы в правительственных учреждениях».

— Наверно, вам пришлось крепко обороняться, — сказал я Ханту какое-то время спустя.

— Я не защищался, — сказал Хант. — Я атаковал. Рассказал полковнику Кингу, как успешно сумел залучить Нардоне. Ну и на прием в честь победы на выборах приглашен был из всего американского посольства только я. Вудворд даже предсказывал, что Нардоне не победит. Он сумел встретиться с Нардоне до инаугурации, только попросив сего скромного слугу устроить ему аудиенцию. И мистер Вудворд не может забыть мне этой услуги. Можешь не сомневаться, мои слова дошли до Дж. К. Кинга. «Вудворд может катиться ко всем чертям», — сказал он перед тем, как уехать. Он даже не призывал меня вести себя поскромнее. Больше того, полковник сказал, что он видит для меня интересную перспективу.

Вскоре после этого Ханта вызвали в Вашингтон. По возвращении он снова пригласил меня на ужин в Карраско и в кабинете за коньяком — я больше не курю сигары — рассказал мне о новом повороте дел.

— Стоит подумать, что счастье отвернулось от тебя, как оно — раз — и поворачивается к тебе. Я был приглашен участвовать в важнейшей операции. Это будет покрупнее Гватемалы.

— Кастро? Куба?

Он упер в меня указательный палец, показывая, что я попал в точку.

— Мы намерены совершить гигантский рывок. Кубинские эмигранты хотят получить назад свои земли. Чертовски секретная операция. — Огоньки, плясавшие в коньяке, казалось, зажигали его лицо. — Я должен помочь ее срежиссировать. В идеале не должно быть ни одного доказательства, которое указывало бы на участие правительства США. — Он стал водить пальцем по краю рюмки, пока она не зазвенела. — Хотелось бы тебе подняться на борт этого корабля в качестве моего помощника?

— Этого я больше всего хотел бы, — сказал я.

И это была правда. Под двадцатью слоями апатии я почувствовал, как во мне зашевелился интерес. Моя депрессия частично могла объясняться тем, что я не знал, куда податься после Уругвая. Работать в одной из мясорубок Проститутки — это было немыслимо. Жить в Вашингтоне и избегать встреч с Киттредж? Нет. И я сказал Ханту:

— Мне бы очень хотелось работать с вами. — Да, огонь клятвы вновь разгорался во мне.

— Позволь заявить с самого начала, — сказал Хант, — все дозволено.

Должно быть, я выказал какое-то недопонимание, потому что он приблизил лицо к моему лицу и одними губами произнес:

— Там может дойти до «мокрого».

Я понимающе кивнул.

— Вплоть до главного? — пробормотал я.

Он отреагировал не сразу, потом ткнул пальцем в потолок.

36

Работа у меня закипела. Надо было все передать новым офицерам. Год назад мне было бы трудно распроститься с ЛА/ВИНАМИ-1-7, но моя уличная команда теперь разрослась и наполовину состояла из полицейских Пеонеса. Собственно, он ею руководил из своего кабинета. Теперь, когда президентом Уругвая был Нардоне, Пеонес стал важной персоной.

И тем не менее ностальгия пустила свои корни. Мне было действительно жаль, что я не буду больше контролировать работу ЛА/БРАДОРА-1 или ЛА/БРАДОРА-2, проверяющих паспорта путешественников, которые приезжают в страну, и не стану тратить вечер-другой на то, чтобы умиротворить ЛА/КОНИКА, нашего журналиста светской хроники, обидевшегося на слишком долгое невнимание к нему. ЛА/МИНАРИИ-1, 2, 3 не откликнутся, когда мне понадобится слежка на машине за кем-то, а беднягу ГОГОЛЯ вообще прикроют. Русское посольство давало слишком мало материала, и это не оправдывало расходы. Боскеверде станут искать меньшее помещение. И Горди Морвуд не будет звонить мне в понедельник утром и возмущаться тем, что ему за что-то не заплатили. Иметь дело с ЛА/КФИОЛЬЮ будет теперь тот, кто придет на мое место.

Было несколько сентиментальных прощаний и с борделями Монтевидео.

Мне нравились несколько девушек, и, к моему удивлению, я нравился им. Это же всего лишь шоу-бизнес, говорил я себе. А потом мне подумалось, что взаимоотношения проституток и клиентов похожи на взаимоотношения актеров, занятых в одной пьесе. И то недолгое время, что они живут вместе, отношения между ними вполне реальные.

Оставался еще ЛА/ВРОВИШНЯ. После знакомства с Либертад я стал более осторожным куратором. В течение многих месяцев я лишь раз в неделю приносил на конспиративную квартиру список вопросов, поил Шеви вином и ужинал с ним там. Я даже научился готовить. Прошли те дни, когда мы обсуждали, достаточно ли безопасно встречаться в ресторанах.

Шеви продолжал на нас работать. Находясь под гнетом долгой депрессии, не могу с уверенностью сказать, что его информация действительно стала менее важной, но я начал думать, нужны ли вообще подробные ответы на наши вопросы о мероприятиях, предпринимаемых коммунистической партией Уругвая? Стоило ли тратить на это силы? Я не очень понимал, нужно ли это. Меня раздражало то, что Фуэртес, толстевший не по дням, а по часам, так что под конец ему стало грозить ожирение, начал опасаться за свою безопасность. Он клялся, что больше не встречается с Либертад, однако при каждой встрече, казалось, все больше тревожился о том, в какую ярость придет Пеонес, если когда-либо узнает, что произошло.

— Вы не знаете этого человека, — твердил Шеви. — Он фашист. Во многом похож на Нардоне. Жестокость растет в нем пропорционально власти. Только фашисты бывают такими.

— Мы не дадим ему причинить вам зло, — сказал я.

— Значит, вы признаете, что держите в узде Пеонеса?

— Нет.

— В таком случае у меня немало оснований бояться.

Я не знал, что на это отвечать. Ответ подсказал сам Шеви.

— Вы его все-таки держите в узде, — сказал он. — Потому и верите, что сумеете защитить меня. Следовало бы обвести мое имя кружочком и довести до сведения Пеонеса, чтобы он не заходил за черту.

— Это все равно что сказать его конторе, что вы связаны с нами. А члены КПУ, даже если вы не сумели их выявить, наверняка проникли в его контору.

— Вам нет нужды говорить Пеонесу, почему вы намерены меня защищать, — сказал Фуэртес. — Полиция привыкла к тому, что в неясных ситуациях следует проявлять осторожность.

— Шеви, я просто ни черта не понимаю, что вы хотите сказать. По-моему, тут что-то кроется.

— Да, вы правы, — сказал он. — Дело в том, что Либертад позвонила мне на прошлой неделе и предупредила. Сказала, что, по слухам, Пеонес недавно говорил, будто видел меня с ней на людях. Много месяцев назад. Но он до безумия ревнив. Это могло быть в тот раз, когда мы обедали с вашим шефом.

— Ох, нет! — вырвалось у меня.

— Либертад сказала, что Пеонес готов был разобраться со мной, но она велела ему бросить эту идею. Сказала, что мы никогда себе ничего не позволяли. И если он меня хоть пальцем тронет, она больше с ним не встретится. Это была страстная речь, произнесенная с большим чувством. Она любит меня, заявила Либертад, как родного брата. Это вовсе не значит, что комманданте Пеонес поверил ей. Но мы уважаем власть страсти, будь это страсть плотская или порожденная преданностью. Пеонес понял. Ему придется заплатить страданием, если он усомнится в ее словах.