Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914) - Даниэль Бовуа

Далее автор выражал обманчивую постромантическую надежду на то, что вопреки всему эта шляхта еще сможет постоять за Польшу: «К чиншевой шляхте идти надо… с открытым сердцем и правдой, ничего не обещая лишнего, не обманывая ее, чтобы знала, что главное, что выиграет, а что может потерять. Так подготовленная к борьбе, она станет несравненным войском. К ней обращаться надо с теми словами, которые она в состоянии понять. С их же помощью следует оказывать на нее влияние, так может быть создано первое звено конспирации. Ее социальное положение ужасно, может на нее, несомненно, оказать влияние. Это огромная сила, которая в то же время остается невостребованной»1106. Нам предстоит убедиться в том, что подобные иллюзии могли появиться лишь в эмиграции.

В основном же упоминания о судьбе деклассированной шляхты встречаются крайне редко. Август Иваньский после 1876 г. в своих воспоминаниях оставил одновременно загадочный и тревожный намек: «…судьба в сотни раз худшая, чем судьба крепостного крестьянина, ожидала этих несчастных людей»1107. Ян Талько-Хрынцевич, который закончил свои мемуары в 1929 г., хорошо помнил времена, когда, работая врачом в местечке Звенигородка Киевской губернии, он регулярно посылал в 80-х гг. XIX в. письма в газету «Kraj» в Петербург за подписью «Ян Илговский». Он не мог писать о положении этой шляхты, так как киевским генерал-губернатором было запрещено поднимать о ней вопрос в печати. Однако в его мемуарах есть два упоминания, которые указывают направление возможного поиска: «Более крупные землевладельцы пригождаются правительству, потому что с целью округления своих имений отнимают землю у оседлой испокон веков чиншевой шляхты». В другом месте автор дает нам ключ к выбору правильного пути исследования, замечая: «Российское правительство, видя в чиншевиках политически нежелательный элемент, пыталось их устранить и нашло в лице землевладельцев желанную помощь. Недовольные небольшим чиншем, они предпочитали округлить свои земли, изгоняя из стоящих с незапамятных времен дворов чиншевиков, судьба которых была хуже крестьянской. Над чиншевой шляхтой сгустились тучи: гонения со стороны правительства, панов, племенная враждебность [niechęć rasowa] и пренебрежение крестьян. Хотя чиншевая шляхта зачастую утратила язык и религию, она сохранила тем не менее воспоминание о своем происхождении…»1108 Подобного рода аллюзии убеждают читателя, что драматичная история этой группы должна быть воссоздана в деталях. Это описание должно в силу обстоятельств заинтересовать, хотя раньше этого не случилось, сторонников представлений о Российской империи как о гармоничной многонациональной стране, а также более трезвомыслящих российских историков, переосмысливающих образ империи.

В других воспоминаниях также встречаются упоминания об «усадьбах мелкой шляхты», но описываются они с этнографической точки зрения. Их авторы вспоминают о присутствии этой группы в их родных местах, об их обычаях, они сожалеют, что эти люди говорили по-украински, но подчеркивают их верность католической вере и их отрицательное отношение к смешанным бракам. Один из мемуаристов писал, что «у нас нет никаких данных о количестве однодворцев в Подолии»1109. Даже те, кто сталкивался с массой этого населения, не делали из этого никаких выводов с исторической точки зрения. Например, Мошинский из Овруча записал лишь несколько анекдотических случаев и идеалистических замечаний о рудокопах (выплавлявших железо из найденной на болотах руды), которые обращались друг к другу, используя слово «пан» или «паночек»1110.

Сложно также найти какие-то более точные сведения и у немногих польских историков, которые могли бы и, наверно, должны были бы изучить судьбу данной группы. В книге З. Лукавского «Польское население в России в 1863 – 1914 годах» нет и намека на существование бывшей шляхты по той простой причине, что автор ограничился официальными данными переписи населения империи за 1897 г., где, естественно, о деклассированной шляхте не говорилось, так как с административной точки зрения эта категория исчезла, слившись с крестьянством1111. Приводимые там цифры не представляют для нас интереса, поскольку в них смешаны все поляки империи: нет разницы даже между поляками из собственно русских и западных губерний, а северо-западные губернии не отделены от юго-западных, хотя история последних, как уже отмечалось, после третьего раздела Речи Посполитой развивалась иначе.

Правда, в работе, касающейся Волынского воеводства в 1921 – 1939 гг.1112, приводится информация о том, что в районе Владимира, Ковеля и Луцка проживало около 80 тыс. потомков деклассированной шляхты, в том числе указывается на то, что их национальное сознание было слабо выраженным, однако не делается попыток выяснить причины деградации. Автор ограничивается ссылкой на общие свидетельства, полученные от людей, чей культурный уровень не давал возможности составить целостное стройное представление: «Рассказывали друг другу о происхождении местного польского элемента… прошлого Польши никто не понимал и никто об этом не задумывался. О падении Польши говорилось как о неминуемом справедливом конце, наказании божьем Панов за то, что мучили народ…»1113

Поиски этих жертв, потерпевших кораблекрушение в волнах истории, осложняются тем, что сперва их называли шляхтой, потом бывшей шляхтой, а затем однодворцами, в конечном итоге их вообще лишили названия в официальной терминологии Российской империи, как будто, согласно последователям магического номинализма, назвать их означало бы признать их существование. Действительно, название «однодворцы» исчезло в 1868 г., о чем еще пойдет речь, и если не обращать внимания на упоминания в воспоминаниях Талько-Хрынцевича и в немногочисленных статьях в печати, можно и дальше ошибочно считать, что эта группа растворилась в крестьянской массе и является примером полной ассимиляции одной части населения другой.

Впрочем, судьба шляхты после Ноябрьского восстания учит быть более осмотрительным. Известно, как эта группа упорно сопротивлялась планам Киселева по объединению их в 1834 г. в характерные для великорусского крестьянства общины. Известно также, что указ 1841 г. о переселении шляхты в другие губернии так и не был реализован. Все неудачные попытки установить за ней пристальный надзор Министерства внутренних дел или Министерства государственных имуществ привели к тому, что Бибиков с 1846 г., т.е. с момента завершения на бумаге акции по деклассированию шляхты, выдвигал планы о том, чтобы категория однодворцев вообще перестала существовать. Желание Бибикова исполнилось через 20 лет1114.

Для того чтобы разыскать и вернуть их из забвения, следует принять во внимание не только их социальный статус и происхождение, но и их экономическое положение, которое, несмотря на все бюрократические манипуляции 1831 – 1863 гг., оставалось относительно стабильным. До Январского восстания 1863 – 1864 гг. деклассированная шляхта еще продолжала пользоваться остатками прежней шляхетской солидарности: в подавляющем большинстве она жила на землях, принадлежавших богатым польским помещикам, платя чинш, согласно праву, установленному еще Литовским статутом. Именно поэтому эту шляхту и называли чиншевой. Пойдя по этому пути, мне удалось собрать необходимый материал в архивах.

Впрочем, стоит отметить, что эта группа уже была предметом исторического исследования в 1960 г. в русскоязычной работе, цитируемой в предыдущих главах1115. Однако эта работа не была известна ни в Польше, ни на Западе, а кроме того, неприемлемым является и сам способ освещения представляемой в ней проблемы. Во времена написания своей книги Д.П. Пойда не мог смотреть на крестьянство иначе, кроме как на единую массу, в которой зрели предпосылки будущей революции. Именно поэтому, даже выделяя среди других прослоек крестьянства чиншевиков, он не оговаривал их культурных, языковых и религиозных отличий. Д.П. Пойда посвятил около 30 страниц этим людям, умудрившись ни разу не вспомнить об их шляхетском происхождении и не отметить очевидные польские черты их положения. Это достаточно типичный пример упрощенного подхода советской историографии, представления по заданной схеме «единого крестьянского фронта», нивелировавшего существовавшие национальные и социальные различия. Впрочем, подобная тенденция была характерна и для царской администрации с конца XIX в., не желавшей слышать ни об украинцах, ни о поляках, а лишь о «крестьянах», само собой разумеется, «русских крестьянах». Типичный для книги Пойды марксистский «интернационализм» в его постсталинском варианте позволял обходить все национальные проблемы и прекрасно сочетался с великороссийской идеологией царизма1116. Однако представленный в книге богатый материал делает ее важной с исследовательской точки зрения вне зависимости от того, с каких позиций она написана. Это касается и данного исследования, для которого был важен антропологический подход, или, проще говоря, права человека, а не марксистская точка зрения, как это могло показаться некоторым.