Графиня де Монсоро - Александр Дюма

Генрих побледнел.

— А с кем все же вы их скрестили?

— С Антрагэ.

— Но хоть этого-то вы уложили?

— Как раз наоборот: Антрагэ убил лакея Келюса.

— Значит, они были настороже? — спросил король.

— Черт возьми! Я думаю! — воскликнул Шико. — Вы вопите: “Смерть анжуйцам!”, перевозите пушки, трезвоните в колокола, потрясаете всем железным ломом, который имеется в Париже, и хотите, чтобы эти добрые люди так же ничего не слышали, как вы ничего не соображаете.

— Одним словом, — глухо пробормотал король, — гражданская война вспыхнула.

Услышав это, Келюс вздрогнул:

— А ведь и правда, черт побери!

— О! Вы уже начинаете понимать, — сказал Шико, — какое счастье! А вот господа де Шомберг и де Можирон еще ни о чем не догадываются.

— Мы оставляем за собой защиту особы и короны его величества, — заявил Шомберг.

— Ба! Клянусь Богом, — сказал Шико, — для этого у нас есть господин де Клиссон, который кричит не так громко, как вы, а дело свое делает не хуже.

— Вот вы, господин Шико, — сказал Келюс, — распекаете нас тут на все корки, а два часа назад сами думали так же, как мы, или, во всяком случае, если и не думали, то кричали, как мы.

— Я?! — воскликнул Шико.

— Конечно, кричали: “Смерть анжуйцам!” — и при этом колотили по стенам шпагой.

— Да ведь я, — сказал Шико, — это совсем другое дело. Каждому известно, что я дурак. Но вы-то, вы ведь люди умные…

— Хватит, господа, — сказал Генрих, — мир. Скоро мы все навоюемся.

— Каковы будут распоряжения вашего величества? — спросил Келюс.

— Постарайтесь утихомирить народ с тем же рвением, с каким вы его взбудоражили; возвратите в Лувр швейцарцев, мою гвардию, моих слуг и прикажите запереть ворота, чтобы завтра горожане сочли все случившееся этой ночью простой потасовкой между пьяными.

Молодые люди ушли с видом побитых собак и стали передавать приказы короля офицерам сопровождающего их отряда.

Что касается Генриха, то он возвратился к своей матери, которая очень деятельно, но с обеспокоенным и мрачным видом отдавала распоряжения своим слугам.

— Ну, — сказала она, — что случилось?

— То самое, матушка, что вы и предвидели.

— Они бежали?

— Увы! Да.

— А! — сказала она. — Дальше?

— Дальше — все. Мне кажется, что и этого больше чем достаточно.

— А город?

— Город волнуется, но не он меня беспокоит, он-то в моих руках.

— Да, — сказала Екатерина, — дело в провинциях.

— Которые восстанут, поднимутся, — подхватил Генрих.

— Что вы собираетесь предпринять?

— Я вижу только одно средство.

— Какое?

— Прямо посмотреть в лицо случившемуся.

— Как же это?

— Я даю приказ моим полковникам, моей гвардии, вооружаю ополчение, отзываю армию от Ла-Шарите и иду на Анжу.

— А герцог де Гиз?

— Э! Герцог де Гиз, герцог де Гиз! Я прикажу его арестовать, если в том будет нужда.

— Ну, конечно! Если только вам удастся осуществить все эти чрезвычайные меры.

— Что тогда же делать?

Екатерина склонила голову и задумалась.

— Все ваши планы невыполнимы, сын мой, — сказала она.

— А! — воскликнул глубоко раздосадованный Генрих. — Все у меня сегодня нескладно получается.

— Просто вы взволнованы. Возьмите себя в руки, а там посмотрим.

— Тогда думайте вы за меня, матушка, предпримем что-нибудь, будем действовать.

— Вы же видели, сын мой: я отдавала распоряжения.

— По поводу чего?

— По поводу отъезда посла.

— А к кому мы его направим?

— К вашему брату.

— Посла к этому изменнику! Вы унижаете меня, матушка!

— Сейчас не время для гордости, — сурово заметила Екатерина.

— Этот посол будет просить мира?

— Он даже купит его, если понадобится.

— Господи Боже мой! Какой ценой?

— Какая разница, сын мой, — сказала Екатерина, — ведь все это делается лишь для того, чтобы, когда мир будет достигнут, вы смогли спокойно вздернуть на виселицу тех, кто бежал, собираясь пойти на вас войной. Разве вы не говорили мне сейчас, что хотели бы держать их в своих руках?

— О! Я отдал бы за это четыре провинции моего королевства: по одной за каждого.

— Что ж, цель оправдывает средства, — продолжала Екатерина резким голосом, который всколыхнул в глубинах сердца Генриха чувства ненависти и мести.

— Я полагаю, вы правы, матушка, — сказал он, — но кого мы к ним пошлем?

— Поищите среди ваших друзей.

— Матушка, мне и искать незачем, я не вижу ни одного мужчины, которому можно доверить такое поручение.

— Тогда доверьте его женщине.

— Женщине? Матушка! Неужели вы согласились бы?

— Сын мой, я очень стара, очень устала и, может быть, умру после этого путешествия, но я собираюсь ехать так быстро, что прибуду в Анже прежде, чем друзья вашего брата и сам он успеют осознать все свое могущество.

— О! Матушка, милая моя матушка, — взволнованно воскликнул Генрих, целуя руки Екатерине, — вы всегдашняя моя опора, моя благодетельница, мой добрый гений!

— Это значит, что я все еще королева Франции, — прошептала Екатерина, устремив на сына взгляд, в котором было столько же жалости, сколько любви.

XXIV

ГЛАВА, ГДЕ ДОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО БЛАГОДАРНОСТЬ БЫЛА ОДНОЙ ИЗ ДОБРОДЕТЕЛЕЙ ГОСПОДИНА ДЕ СЕН-ЛЮКА

Назавтра после того вечера, когда за столом у герцога Анжуйского граф де Монсоро выглядел столь плачевно, что ему дозволили покинуть общество еще до окончания ужина и пойти спать, он встал чуть свет и спустился во двор.

Граф хотел разыскать конюха, с которым говорил накануне, и, если это окажется возможным, вытянуть из него кое-какие сведения о привычках Роланда.

Де Монсоро преуспел в своих намерениях. Он вошел в обширный сарай, где сорок великолепных лошадей с завидным аппетитом поглощали солому и овес анжуйцев.

Взгляд графа прежде всего нашел среди них Роланда.

Роланд, у своей кормушки, являл чудеса расторопности среди самых прытких едоков.

Затем глаза графа поискали конюха.

Тот стоял, скрестив на груди руки, и, по обыкновению всякого хорошего конюха, следил, как — жадно или лениво — едят свой всегдашний провиант лошади его господина.

— Эй, любезный! — сказал граф. — Что, все лошади его высочества возвращаются в конюшню сами? Они так приучены?

— Нет, господин граф, — ответил конюх. — А почему ваша милость меня об этом спрашивает?

— Из-за Роланда.

— Ах да, он вчера вернулся сам. О! Для Роланда это не удивительно — умнейший конь.