Вавилонский голландец - Макс Фрай

– Неужели есть люди, способные выкинуть книгу?

Переплетчик внимательно посмотрел на своего собеседника.

– Вы даже не представляете, сколько их. Вот это все, – он кивнул в сторону скамейки, – я набрал сегодня возле мусорных баков. А ведь здесь попадаются такие вещи…

Некоторое время он жадно глотал благоухающую сладкую воду, а после неожиданно предложил:

– А вы бы не хотели заглянуть к нам на корабль? Мы уходим только завтра утром, а в нашей библиотеке наверняка найдется книга и для вас.

– Да нет, куда уж мне! – Газировщик кивнул на костыль, прислоненный к тележке. – На своем кресле я, конечно, и до порта могу доехать, оно у меня с мотором, специальное разрешение от муниципалитета. А вот по трапу мне точно не взобраться. Так что спасибо за приглашение, но…

– Да, жаль… – вздохнул переплетчик, поставил опустевший стакан, вновь собрал свои книги в высокую стопку и, придерживая их подбородком, кивнул: – Ну, может быть, еще увидимся!

– Все может быть.

Два бумажных обрывка, оставшихся на прилавке после ухода покупателя, Газировщик заметил не сразу. Один из них – полоса примерно в треть страницы – угодил в лужицу и слегка потемнел от воды, но текст читался вполне свободно:

…бы сохранить свои воспоминания, фамы обычно бальзамируют их: уложив воспоминанию волосы и характерные признаки, они пеленают его с ног до головы в черное покрывало и прислоняют к стене в гостиной с этикеткой, на которой значится: «Прогулка в Кильмес» или «Фрэнк Синатра». У хронопов не так: эти рассеянные мягкие существа позволяют воспоминаниям носиться с веселыми криками по всему дому, и те бегают между ними, а когда одно из них запутается в ногах, его нежно гладят, приговаривая: «Смотри не ушибись» или «Осторожней на лестнице». Поэтому в доме у фамов порядок и тишина, в то время как у хронопов все вверх дном и постоянно хлопают две…

Другой обрывок, хоть и не пострадавший от газировки, читать было гораздо труднее: толстая хрупкая бумага изрядно пожелтела, а вычурный шрифт выцвел:

…и токмо от птичьего пения к нещастному память может вернуться, ибо каждая малая птаха песней Господа славит, и беси от того звука бегут и расточаются. А то есть еще птица золотая, цветом Солнца, и говорят, что ежели выкормит ее тот человек, что в жизни своей от беды не бежал и всякую жажду утолял, то от сладкозвучной ея песни не токмо память пробудится, но и мёрт…

На оборотной стороне тоже был какой-то текст, но Газировщик, вместо того чтобы прочесть и его, задумался, улыбнулся и сунул руку в карман белого фартука, перебирая там мелкие монетки. Интересно, до которого часа работает зоомагазин?..

Зима в городе короткая: месяц-другой, и вот уже утягиваются тучи к заливу, набухают на кустах первые бутоны, прорастают среди прошлогодней травы свежие стрелки, наливается жаром солнце, возвращается на площадь Газировщик. Но на этот раз рядом с его обычной тележкой появился еще и низенький столик, сплошь заставленный птичьими клетками, заботливо укутанными в шелковые платки.

На столь вопиющее нарушение традиционного вида площади немедленно обратил внимание вышедший насладиться первым теплым деньком муниципальный советник – тот самый, что неоднократно поднимал на заседаниях совета вопрос о том, что тележка с прохладительными напитками, занимающая свое место всего-навсего сто лет, должна быть выдворена за пределы исторической части города.

– Что это, друг мой? – сурово обратился он к Газировщику.

– Видите ли, господин советник, когда я был ребенком, мой дед рассказывал, что прежде едва ли не в каждом доме обязательно держали канарейку и из окон доносились птичьи трели. Вот я и подумал о том, что для наиболее полного воссоздания атмосферы прежних лет хорошо бы…

Советник важно покивал:

– Да-да, друг мой, это мысль ценная и важная, и я непременно прослежу, чтобы на следующем же заседании городского совета вас поощрили и возместили все понесенные расходы. Ну-с, послушаем, – и он стянул платок с ближайшей клетки.

Золотистая птичка открыла черные глазки-бусинки, несколько раз недоуменно моргнула, встрепенулась и залилась трелью столь нежной и пронзительной, что две старушки, в неспешной беседе пересекавшие площадь, невольно смолкли, остановились и оглянулись.

– И говорят, что по ночам, когда туристы уже спят в своих гостиницах или веселятся в Новом городе, на узких улочках появляются экипажи, двери домов распахиваются и оттуда выпархивают дамы в изящных шляпках, а мужчины в форме времен позапрошлой войны галантно подсаживают их в коляски. И звучат до рассвета вальсы и фокстроты, и горят газовые фонари… Вот только хозяин Фарфоровой чайной недоволен: теперь старушки днем отсыпаются и больше не покупают его сдобные крендельки.

– Все это хорошо, конечно, – усмехнулся переплетчик. – Вот только… Ну ладно, Кортасара у нас и так три экземпляра, но как мне теперь восстановить «Научение о дивных свойствах тварей земных, птиц небесных и гад морских»? Ее ж с тысяча семьсот двенадцатого года не переиздавали!

Алексей Толкачев

Французская книга

С боем взяли Вавилон, город весь прошли

И последней улицы название прочли.

А название такое, право слово, боевое:

Улица Последняя по городу идет.

Значит, нам туда дорога…

17 августа 2008 года около полудня к борту «Морской птицы» волны принесли бутылку из-под шампанского «Дом Периньон». В бутылке оказалось письмо следующего содержания:

Здравствуйте, почтенный мой дядюшка, реб Менахем-Довид, да продлит Б-г Ваши дни!

Заезжал тут ко мне общий наш знакомый, маклер Зорах-Юдл. Рассказал, как горячо Вы наказали ему спросить у меня насчет денег, что ссудили мне на покупку сахарных акций. Аж, говорит, за грудки его хватали, трясли и кричали: «Спросите! Напишите! Высылайте!» Такого бы Вам здоровья, дядя Менаше, какой Вы деловой человек! Так что Вы беспокоитесь? Я же обещал: как только акции продам, немедленно Вам об том напишу. А слово мое твердо, не сглазить бы. Так вот, акции я продал, прибыль, слава Б-гу, получил, вот и пишу. Одна только беда: у нас тут в Попелюхове такая почта, что это ужас. Почтальон Гришка вечно пьян, и кобыла у него, не про нас с Вами будь сказано, хромает на обе ноги. Доверь этому Гришке письмо, так он его, пожалуй, потеряет. Так я рассудил, что надежнее будет старым морским манером это послание отправить: запечатать в бутылку и бросить в море. На море всяко уж больше надежды, чем на нашу попелюховскую почту.

Теперь покорно жду, дядя, Вашего ответа. Коль напишете, чтоб я деньги Вам вернул, – я верну. Коль не напишете, стало быть, я пойму, что они Вам пока не к спеху, и далее их в оборот пущу. Ждать Вашего ответа готов сколь угодно долго, до самой следующей среды. Потому как в среду такие торги будут, что там уж если покупать, так уж это надо будет покупать!