Московские легенды. По заветной дороге российской истории - Владимир Муравьев

— Валерий Яковлевич сегодня в ударе, он еще не ложился спать. Писал всю ночь, пишет и сейчас. Я, право, не знаю, как и быть…

— Если так, надо отложить нашу встречу.

— Не-нет, подождите. Я все же спрошу его: ведь он вас ждет — возможно, потому и не ложился спать. Минуточку… присядьте.

Бронислава Матвеевна ушла, а через минуту я входил в кабинет Валерия Яковлевича. Это была просторная комната, из-за густого табачного дыма почти ничего не было видно.

— Я здесь, — сказал Валерий Яковлевич. — Прошу покорно, входите!

Я пошел на голос, пораженный столь странной картиной… Выходя из-за стола, чтобы пожать мне руку, он наткнулся на ведро, наполненное водой, в которой качались белые мундштуки выкуренных за ночь папирос… Их было, вероятно, более сотни. Брюсова слегка качало.

— Вы уж простите меня, я неисправимый курильщик… Вот заработался и забыл обо всем. Надо открыть форточку. Садитесь в это кресло…

Пока он открывал форточку, я успел сквозь дым рассмотреть его кабинет. Кабинет был большой, по стенам — книжные шкафы, картины, портреты. Стол завален рукописями, на стульях — тоже рукописи. Стихи… Проза… Левый ящик стола выдвинут, и в нем уложены стопки папирос…»

Жена Брюсова Иоанна Матвеевна позвала мужа и гостя в столовую, там, за чаем, и состоялся разговор о Циолковском, о научных работах самого Чижевского.

Возможно, тогда же, но скорее всего в одно из следующих посещений Чижевский передал Брюсову тетрадь своих стихов.

Начать разговор о своих стихах было для Чижевского трудно. Дело в том, что год назад он послал Брюсову письмо и сборник стихов, но не получил ответа. Чижевский не напомнил о письме, Брюсов о нем не заговорил.

Письмо это очень важно для понимания отношения Чижевского к Брюсову. Пятьдесят лет спустя после смерти Брюсова оно нашлось в его архиве, при получении затерявшееся среди бумаг и потому непрочитанное.

Вот фрагменты из этого письма:

«14-VIII-1919 г.

Милостивый государь многоуважаемый Валерий Яковлевич!

Простите меня за то, что, не будучи лично знакомым с Вами, смею беспокоить Вас своим письмом, одновременно с коим посылаю два своих труда: „Тетрадь стихотворений“ и „Академию поэзии“.

Если Вас не затруднит моя просьба, не откажите в любезности выразить о моих стихах свое мнение. В них много недостатков и ошибок, которые стали особенно ясны после отпечатания. Но я все же решил выпустить стихи в „свет“, во-первых, потому что на счет „культпросвета“, а во-вторых, потому что „сегодня — жив, а завтра — расстрелян“.

Мне пошел 22 год, а из жизни уже 5 лет утрачено на войну и революцию, и обидно будет потерять еще столько же, что при современном положении дел как будто и возможно…

Подожду Вашего, глубокоуважаемый Валерий Яковлевич, мнения о моих виршах (ибо только Вас считаю серьезным и тонким критиком и знатоком искусства), а потом что-нибудь предприму…

Зная хорошо Вас по Вашим произведениям, я надеюсь, что Вы поймете меня и не осудите за излишнюю мою откровенность…»

Брюсов, познакомившись с оставленной ему рукописью стихов, писал Чижевскому в Калугу: «Разнообразие тем и форм Ваших стихотворений делают Вас одним из замечательных мастеров нашего времени. Работайте над Вашим высоким даром». К сожалению, из письма Брюсова сохранилась лишь эта небольшая цитата, выписанная Чижевским, а само письмо, как и многие другие материалы архива Чижевского, пропало.

Сорок лет спустя, 22 апреля 1961 года, уже после лагеря и ссылки Чижевский шел мимо дома Брюсова, увидел барельеф поэта на мемориальной доске, а во дворе дома пожилую женщину. «Я решил подойти к ней и узнать: не известно ли ей что-нибудь о судьбе семьи поэта? Каково же было мое удивление, когда эта женщина, пристально посмотрев на меня, добродушно улыбнулась, протянула руку и сказала:

— Сколько же лет мы с вами не встречались?

Я, откровенно говоря, смутился и ответил, что в этом доме не был ровно 41 год, подумав, что эта приветливая женщина просто ошиблась, спутав меня с кем-либо.

— Вот видите, как нехорошо забывать старых знакомых. Вы и меня не узнаете — ведь я Иоанна Матвеевна, а вы — поэт. Не так ли?

Я, удивляясь зрительной памяти Иоанны Матвеевны, не надевая шляпы, поклонился и назвал себя…»

После смерти В. Я. Брюсова Иоанна Матвеевна сохраняла квартиру такой, какой она была при жизни мужа. Она разобрала и привела в порядок его огромный архив, подготавливала издания его произведений. В конце 1920 — начале 1930-х годов в доме Брюсова продолжались встречи поэтов и литературоведов, занимавшихся изучением жизни и творчества Брюсова, но постепенно они прекратились.

В 1960-е годы часть помещений дома, в том числе и комнат квартиры Брюсова, заняла районная библиотека. После смерти Иоанны Матвеевны в 1965 году библиотеке был передан и кабинет Валерия Яковлевича с условием организации в нем мемориального музея.

В феврале 1971 года музей открылся. Его заведующей Е. В. Чудецкой и научному сотруднику А. А. Китлову удалось сделать новый музей одним из культурных центров Москвы. В те времена литература Серебряного века еще находилась под полузапретом, а в музее регулярно проводились вечера, посвященные творчеству Брюсова и его современников.

Одно из заседаний было посвящено поэтическому творчеству А. Л. Чижевского. Был прочитан автором настоящей книги доклад «А. Л. Чижевский — поэт брюсовской школы», с воспоминаниями выступила вдова А. Л. Чижевского Нина Вадимовна Чижевская.

К сожалению, в 1975 году дом пострадал от пожара, фонды музея были законсервированы, и лишь спустя двадцать четыре года в бывшем «доме Брюсова», теперь уже занимая его целиком, открылся филиал Государственного литературного музея — «Музей Серебряного века русской поэзии» и мемориальный кабинет В. Я. Брюсова.

При жизни В. Я. Брюсова ходили слухи, что он как-то связан родством с шотландскими Брюсами, сам же он в автобиографиях всегда подчеркивал свое происхождение от костромского крепостного крестьянина. Но, видимо, это обсуждалось и в семье. В воспоминаниях Брониславы Матвеевны, о которой упоминалось выше, говорится, что дед Брюсова был управляющим у графа Брюса — факт, опровергающийся документально; говорили также, что этот дед получил наследство откуда-то из Шотландии, на которое и начал свое торговое дело…

Слухи слухами, но одна связь достоверна: графу Якову Вилимовичу Брюсу в 1730-е годы принадлежал на 1-й Мещанской участок, соседний с домом-музеем В. Я. Брюсова, на территории нынешних домовладений 34 и 36, на которых недавно располагался «Комитет защиты мира», а теперь открыто множество контор, ресторан, пиццерия и другие подобные заведения.

Правда, Я. В. Брюс здесь не жил, построек тут не было, видимо, участок использовался под огород.

Следует отметить и еще одну, причем более знаменательную, московскую топографическую встречу имен В. Я. Брюсова и Я. В. Брюса.

В главе «Между Лубянкой и Сретенкой» уже было рассказано о причине рождения Валерия Яковлевича не в семейном доме Брюсовых на Цветном бульваре, а в снятой квартире в Милютинском переулке, во владениях Милютиных.

А владение Милютиных в XVIII веке соседствовало с владением Брюса, которое находилось на Мясницкой улице (П. В. Сытин указывает современное владение 15), но уходило вглубь — к нынешнему Милютинскому переулку. Именно там, в глубине, по новейшим натурным исследованиям В. А. Киприна, до настоящего времени сохранилbсь встроенное в более позднее, здание палаты Я. В. Брюса XVII — начала XVIII века.

В начале 1930-х годов второй этаж особняка занимала мастерская архитектора Ивана Александровича Фомина — академика, руководителя одной из архитектурно-проектных мастерских Моссовета. Здесь он работал над проектом реконструкции Сухаревской площади с сохранением Сухаревой башни.

Дом № 38 жилой, построен в начале 1950-х годов, в нем находится вход на станцию метро «Проспект Мира» (до 1966 года — «Ботанический сад»), открытой в 1952 году.

В конце XVIII века домовладение принадлежало Аммосовым, дальним родственникам А. Н. Радищева. В июле 1797 года, возвращаясь из ссылки и проезжая через Москву, он остановился у них. Его сын П. Л. Радищев в биографии отца пишет: «В Москве Радищев провел несколько дней в кругу своих родственников Аммосовых, обрадованных, как и все знакомые, его возвращением из Сибири».

Из двадцати с лишним переулков, выходящих на проспект Мира, два получили особую известность: это Банный и Безбожный.

В Банном несколько десятилетий находилось Городское московское бюро обмена жилплощади. О жилищной проблеме в Москве написано много, причем в разных жанрах, как в художественно-литературном, так и в сугубо деловом — от лирики до милицейского протокола. С этой проблемой сталкиваются почти все москвичи, за исключением весьма и весьма малочисленных счастливчиков. Мечта сменять шило на мыло и на грош пятаков, которая якобы может осуществиться в Банном переулке, — вечная мечта москвичей.