Московские легенды. По заветной дороге российской истории - Владимир Муравьев

Иван Кузьмич затевает перестройку старого дома и поручает его строительство архитектору Владимиру Ивановичу Чагину. О перестройке этим архитектором собственного старого дома на Большой Лубянке уже говорилось. Видимо, то, что архитектору так удачно удалось придать заурядному безликому зданию новый облик в стиле модного в те годы стиля модерн, и заставило Баева обратиться именно к Чагину.

Чагин блестяще справился с поставленной перед ним задачей. Сохранив крепкий каркас прежнего дома, он совершенно преобразил его внешний вид и частично изменил внутреннюю планировку.

Архитектор решил образ дома как коттедж в стиле скандинавского модерна. Вход он сделал в виде пристроенной к дому с правой стороны башни с остроконечной — «под готику» — крышей, над жилой частью надстроил третий этаж в виде мансарды с широким трехстворчатым окном, необходимым для достаточного освещения помещения в условиях хмурых северных широт. Внешняя отделка дома скупа, но выразительна, в ней нет никаких фигуративных изображений, только геометрические линии.

Впечатление северной архитектуры дома-особняка усиливали стволы росших перед ним в палисаднике деревьев, сквозь которые открывался на него вид с улицы.

Брюсов снял квартиру в доме Баева в середине августа 1910 года и переехал в нее с женой Иоанной Матвеевной и прислугой Аннушкой. Переезд из родительского дома на Цветном бульваре был вызван тем, что после смерти родителей дедовский дом был продан, чтобы осуществить раздел имущества между наследниками. «Я живу уже не на Цветном бульваре, — сообщает Брюсов в письме Андрею Белому от 27 августа 1910 года. — Мой новый адрес: 1-я Мещанская, д. 32 (Баева), кв. 2, вход со двора». (Современный номер 30 дом получил в 1950-е годы в связи с реконструкцией улицы.)

Новая квартира Брюсова на первом этаже состояла из пяти комнат. Самая большая, выходящая окнами на запад, в палисадник (теперь на улицу), была отведена под кабинет, с ней соседствовала спальня, во двор выходили окна гостиной, столовой и комнаты прислуги.

Корреспондент популярного иллюстрированного литературно-художественного петербургского журнала «Огонек» в начале 1914 года посетил В. Я. Брюсова и опубликовал в журнале очерк «Писатель Валерий Брюсов у себя дома»:

«Валерий Яковлевич Брюсов живет в Москве на 1-й Мещанской. Звуки города почти не проникают в уютную квартиру в нижнем этаже отделанного под английский коттедж особнячка, отгороженного от улицы палисадничком. В „домике Брюсова“, как называют его москвичи, хотя дом этот Валерию Яковлевичу не принадлежит (видимо, журналист встречался с хозяином дома Баевым. — В. М.), Валерий Яковлевич живет почти безвыездно уже несколько лет. „Я люблю город, — говорит он, — и жизнь вне Москвы, вне того городского шума и сутолоки, которые меня окружают, мне не под силу…“

Утро у Валерия Яковлевича, несущего каждодневно до поздней ночи обязанности председателя московского литературно-художественного кружка, наступает очень поздно. С небольшими перерывами для обеда, чая и т. п. работа идет до самого вечера изо дня в день, из года в год, вот уже 25 лет.

…Работа самая разнообразная. Он успевает почти одновременно писать романы, повести, стихи, переводы, редактировать. Сейчас поэт увлекается римскими поэтами. Он пишет большую повесть из римской жизни — „Юпитер поверженный“ (окончание „Алтаря победы“), повесть из русской жизни „Обручение Даши“, статью об Атлантиде, переводит „Энеиду“ Вергилия, печатает второй том своего собрания сочинений, небольшую книжку мелких заметок о современной литературе, четыре книги (второе издание) „Французских лириков XIX века“, редактирует сочинения Каролины Павловой и т. д.

С. Виноградов. В. Я. Брюсов. Рисунок 1916 г.

У Валерия Яковлевича большая библиотека. Одна этажерка целиком отдана Пушкину… Великолепный справочный отдел, отдел писателей-классиков, произведения современных русских и иностранных, целая полка, занятая „молодыми“ футуристами.

Кабинет Валерия Яковлевича удивительно простой — ни одной вычурной, бьющей в глаза вещички. Большой письменный стол, заваленный книгами и корректурами, другой — с пишущей машинкой, третий — для работы… Бюсты на шкафах, на стенах портреты Пушкина, Вл. Соловьева, копия с известного портрета самого Валерия Яковлевича, сделанного Врубелем.

В маленькой уютной гостиной — шкапик с литературой по искусству, большей частью иностранной, собранной поэтом во время заграничных поездок. На стенах картины: Радимов, Феофилактов, Бакст, а рядом с ними… Ларионов и г-жа Гончарова. Это все — подношения поэту признательных авторов. В этой маленькой гостиной Валерий Яковлевич просиживает в кругу близких те немногие минуты, которые он уделяет своему отдыху».

В. Я. Брюсов поселился в доме на 1-й Мещанской в те годы, когда за его плечами уже был большой путь в литературе. Признанный поэт, создатель и руководитель новой литературы — символизма, живой классик, он по-прежнему оставался в центре литературной жизни. Вокруг него группировались поэты-символисты старшего поколения: К. Бальмонт, А. Добролюбов, А. Миропольский, при его помощи и учась у него, вошло в литературу следующее поколение символистов — «молодые символисты» — А. Блок, Андрей Белый, Вяч. Иванов (они с благодарностью признавали роль Брюсова в своем становлении) и более юное поколение — В. Ходасевич, Марина Цветаева, Маяковский и другие, в молодом задоре забывшие совет Пушкина: «Зачем кусать нам грудь кормилицы нашей? потому что зубки прорезались?», сказанный по поводу нападок молодежи на поэзию Жуковского; эти поэты, хотя также посещали школу Брюсова, «покусывали» мэтра, особенно после его смерти.

До революции еженедельно по средам у Брюсова в кабинете собирались поэты, «читались стихи, — вспоминает эти собрания Н. Асеев, — комментировались вновь вышедшие сборники, велись споры о тонкостях поэтического мастерства», об этом же, но в более свободной атмосфере, продолжались разговоры за чайным столом. На брюсовских средах побывали все московские и петербургские поэты начала XX века. После революции «среды» прекратились, но дом Брюсова всегда был открыт для молодых поэтов: как и в дореволюционное время, сюда приходили почти все советские поэты начала 1920-х годов, некоторые оставили воспоминания о своих посещениях Брюсова. Приведу одно из них.

В 1920 году А. Л. Чижевский, по стечению обстоятельств, получил направление на работу в Калугу инструктором литературного отдела Наркомпроса (ЛИТО) и для оформления документов зашел к служившему там В. Я. Брюсову, с которым он встречался в 1915 году на различных литературных вечерах.

Чижевский не предполагал, что знаменитый поэт запомнил его фамилию — одного из многочисленных юношей, завсегдатаев литературных вечеров. Но Брюсов его узнал, вспомнил те времена, когда Чижевский, в студенческом сюртуке, с гвоздикой в петлице, распоряжался на эстраде Политехнического музея, а увидев по анкете, что Александр Леонидович живет в Калуге, сказал:

— Вы должны знать Циолковского.

— Конечно, знаю, — ответил Чижевский.

— Расскажите мне о нем. Меня интересует его личность и вопросы, которыми он занимается: космос, возможности полета к планетам и звездам… Я позволю себе пригласить вас к себе для рассказа о Циолковском. Надеюсь, вы не откажете посетить меня? — И Брюсов вручил Чижевскому свою визитную карточку, написав на обороте дни и часы, удобные для посещения.

В это время Валерий Яковлевич работал над научно-фантастическим романом «Экспедиция на Марс», и работы Циолковского, в первую очередь его научно-популярные рассказы и повести «Вне Земли», «Грезы о земле и небе», «На Луне», послужили ему тем образцом, от которого отталкивалась его собственная фантазия.

«Через два-три дня в 10 часов утра, как и было условлено, — рассказывает в своих воспоминаниях Чижевский, — я нажал кнопку звонка двери небольшого особнячка на 1-й Мещанской улице… Дверь мне открыла женщина, которая, как я потом узнал, именовалась Брониславой Матвеевной и была сестрой жены поэта. Я назвал себя. Она приложила палец к губам и шепотом сказала:

— Валерий Яковлевич сегодня в ударе, он еще не ложился спать. Писал всю ночь, пишет и сейчас. Я, право, не знаю, как и быть…

— Если так, надо отложить нашу встречу.

— Не-нет, подождите. Я все же спрошу его: ведь он вас ждет — возможно, потому и не ложился спать. Минуточку… присядьте.

Бронислава Матвеевна ушла, а через минуту я входил в кабинет Валерия Яковлевича. Это была просторная комната, из-за густого табачного дыма почти ничего не было видно.

— Я здесь, — сказал Валерий Яковлевич. — Прошу покорно, входите!

Я пошел на голос, пораженный столь странной картиной… Выходя из-за стола, чтобы пожать мне руку, он наткнулся на ведро, наполненное водой, в которой качались белые мундштуки выкуренных за ночь папирос… Их было, вероятно, более сотни. Брюсова слегка качало.