Порою нестерпимо хочется… - Кен Кизи

После того как Гриссом осмеливается попросить меня уплатить за журнал, на который я разлил кофе, я решаю пойти хандрить в другое место. Я пересекаю улицу и вхожу в кафе «Морской бриз» — апофеоз порционной Америки: две официантки в обвисших форменных платьях болтают у кассы; следы помады на кофейных чашках; пластиковые миски с пончиками; на стене, над рекламой кока-колы, календарь… идеальное место для человека, намеренного созерцать собственную природу.

Я вскарабкался на обитую кожей табуретку, заказал кофе и взялся за бесплатные пончики. Одна из официанток, та, что пониже, принесла мой заказ, взяла деньги, дала сдачи и вернулась к кассе, скрасить одиночество своей скучающей товарке… так по-настоящему и не обратив на меня внимания. Я поедал пончики и орошал свои тревоги свежим кофе, пытаясь не загадывать наперед и не задавать себе вопроса: «Чего я жду?» Тем более что последний тут же порождал бессмысленную погребальную песнь. Древний холодильник возносил свои жалобы в битком набитой кухне, а порционное блюдо отсчитывало время в прохладных секундах и черствых минутах…

Дождь на склонах холма усилился. Мужчины принялись за работу. Хэнк рвал стартер пилы, недоумевая, почему по сравнению с весом его собственных рук она кажется легкой как перышко. Генри мерил шагами стволы, выбирая направление, в котором их надо валить, и проклинал себя за то, что не захватил пластикатовый мешок или что-нибудь еще, чтобы обмотать загипсованную ногу — она вся пропиталась водой и весила уже неизвестно сколько.

Джо Бен поскакал вниз, к своему бревну, с которым он возился до того, как его отвлек свист Хэнка. Грязь, облепившая его ботинки, с каждым шагом отваливалась, и ему казалось, что он чуть ли не взлетает. Он вообще чувствовал себя живее и бодрее, чем обычно. Все шло отлично. Что-то тревожило его утром — он даже не мог вспомнить, что именно, — но теперь все шло так, как ему хотелось: драматическое появление старины Генри, сообщение о поднимающемся уровне воды, лаконичное обсуждение ситуации и это чувство, словно слушаешь духовой оркестр, — оно забрезжило еще во время разговора: разобьемся в лепешку, но мы должны это сделать, мы должны, черт побери! Да, парень! Трубный глас университетского идеализма и решительности — то, что он любил больше всего на свете: разобьемся в лепешку, но должны, должны, должны! — снова и снова повторялось у него в голове, пока постепенно слова не изменили свое звучание и не превратились в «сделаем, сделаем, сделаем!» — и когда я оперся о бревно, чтобы перепрыгнуть через него, то почувствовал, что сейчас просто улечу, если не схвачусь за что-нибудь, — ведь оно уже было готово, совсем готово, когда свистнул Хэнк, — только толкнуть пару раз, чтобы оно перевалило через валун. Сейчас поглядим…

Джо обошел дерево и взглянул на рычаг. Домкрат был поднят на максимальную высоту, с одной стороны упираясь в валун, с другой стороны глубоко войдя в кору дерева. Если начать его опускать, бревно подастся на несколько дюймов, пока он не укрепит домкрат за другой валун. «К черту!» — произнес он, рассмеявшись вслух, и добавил про себя: «Не уступлю ни дюйма!» Он взгромоздил свое аккуратное тельце поверх рычага, упершись плечами в валун, а ногами в дерево. «Сейчас я т-т-тебя, да будешь ты смыто а-а-а-а! в море! да!» Бревно перевалило через валун, набирая скорость, наскочило на пень, снесло его и стрелой скользнуло с холма, приземлившись в полуярде от реки. Отличная работа! «Эге-гей! — закричал Джо Хэнку и Генри, которые наблюдали за ним сверху. — Видали? Без проблем. Может, ребята, помочь и ваше столкнуть?»

Взяв домкрат под мышку и посмеиваясь, он заскользил вниз. Маленький транзистор, потрескивая, подпрыгивал у него на груди:

Знаю о твоей любви,

Будем счастливы мы,

Нам никто не нужен,

Только мы одни…

Все тип-топ — сейчас я подведу рычаг под бревно, а потом начну вывинчивать его плечо.

Винт рычага медленно впивается в сочную кору дерева, которая трещит и шипит, по мере того как он уходит в нее все глубже и глубже. Наконец бревно сдвигается на несколько футов, замирает, а затем, сметая заросли папоротника и ежевики, несется к реке. «Да, сэр, видите, все отлично!» Он поднимает домкрат, перекидывает его через плечо и, фыркая и смеясь, на четвереньках ползет в гору, как паук, спасающийся от наводнения. Когда он добирается до дерева Хэнка, лицо его красно и покрыто царапинами. «Хэнкус, ты что, до сих пор не спилил эту хреновину? Генри, похоже, после того как мы сделаем свою долю, нам придется помогать этому бездельнику!»

Он перескакивает через дерево с такой легкостью, словно грязь, налипшая на его ботинки, обратилась в крылья: можете сомневаться в глубине души сколько угодно, но он сделает, черт побери, он добьется своего!..

Индеанка Дженни что-то бормочет про себя, сидя в своей лачуге над астрологической картой, покрытой таинственными пересекающимися кольцами. Ли потягивает кофе в «Морском бризе». Дома Вив заканчивает мыть посуду и прикидывает, чем бы заняться дальше. С тех пор как Джэн с ребятишками перебралась в новый дом, дел стало совсем мало. Хорошо жить самому по себе. С Джэн и ребятами было весело, и теперь я буду скучать по ним, но все-таки лучше жить одной. Господи, о Господи, до чего же здесь тихо…

Остановиться в середине большой гостиной и смотреть на реку — краснеть, смущаться, волноваться… словно что-то должно произойти. Как будто вот-вот кто-нибудь из детей должен заплакать. Я знаю, как прийти в себя, — пойти нырнуть в горячую ванну. Боже, как здесь покойно и тихо.

Хэнк вытирает нос мокрым обшлагом свитера, выбившегося из-под пончо, хватает пилу и снова вонзает в ствол дерева — работа, простой физический труд несет ему облегчение, словно теплая влага омывая все его тело… (Похоже на сон, что-то вроде этого. Даже лучше. Мне всегда нравилось так работать. Я готов так пахать всю свою жизнь с восьми до пяти, только чтобы мне говорили, что делать и где. Ну если это, конечно, будут разумные указания. Да, я мог бы…) Все шло хорошо. Деревья падали удачно, ветер стих. Генри помогал, как мог: подсчитывал бревна, выбирал деревья, полагаясь на свой опыт, а не на физическую силу, которой, как он и сам знал, осталось немного… Даже если в человеке ничего не осталось, кроме сноровки, он может протянуть на соплях, даже если у него подгибаются ноги и трясутся руки, если