Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов - Коллектив авторов

Одна из главных проблем русского исторического неустройства — это крайне болезненные отношения здесь консерватизма («традиции») и реформаторства («новации»), их неорганичное сочетание и взаимное отталкивание. В итоге этого взаимодействия консервативная традиционность вырождается в охранительство, а затем в реакцию. В свою очередь, искусственно сдерживаемая новация, вырываясь на свободу, радикализируется и, отрываясь от национальных корней, также вырождается — в нигилизм и революционаризм. Вот почему в российской истории часто взаимодействуют уже не консерватизм и реформаторство как таковые, а реакция и революция, т. е. два вида радикализма (условно «правый» и «левый»), которые, переплетаясь, создают то, что я называю в своих работах «негативным синтезом», а П. Н. Милюков еще в 1920-х годах образно назвал «Азиопой».

Логично предположить, что лекарством от многих отечественных болезней мог бы стать поиск возможностей (интеллектуальных, а затем и практических) гармоничного сочетания консерватизма и реформаторства. На мой взгляд, методологическим подспорьем в разрешении дилеммы «традиционный консерватизм или западническое реформаторство?» могла бы стать гениальная формула русского философа И. В. Киреевского. Формула, исходящая из бессмысленности рассуждений на тему, какая из двух тенденций — «самобытническая» или «западническая» — более полезна и имеет больше шансов на реализацию в России.

«Сколько бы мы ни желали возвращения Русского или введения Западного быта, — писал Киреевский в знаменитом „Ответе Хомякову“ (1839), — но ни того, ни другого исключительно ожидать не можем, а поневоле должны предполагать что-то третье, долженствующее возникнуть из взаимной борьбы двух враждующих начал. Следовательно, и этот вид вопроса — который из двух элементов исключительно полезен теперь? — также предложен неправильно. Не в том дело: который из двух? но в том: какое оба они должны получить направление, чтобы действовать благодетельно? Чего от взаимного их действия должны мы надеяться, или чего бояться?»[179].

Проблема, таким образом, состоит в том, что «самобытничество» и «западничество» являются равноположенными и неустранимыми (имманентными) элементами, конституирующими судьбу России. Конечно, аналогичные элементы существуют и в любом другом культурном сообществе. Беда же, неустройство и смута приходят в Россию тогда, когда вместо позитивного синтеза двух начал происходит синтез негативный. А он неизбежен, когда во взаимодействие вступают не продуктивные элементы культуры, не рафинированные варианты «традиционного» и «инновационного», а варианты деградировавшие и опошленные.

Иначе говоря, проблема неустроенности России (самонепонимания, ненайденности себя ни в себе собой, ни в окружающем мире) состоит, по-видимому, в том, что очень часто в ней взаимодействуют не традиция и новация, а их интеллектуально опошленные суррогаты. «Традиция» в этом случае — не подлинная, а предельно обструганная и, следовательно, обессмысленная Россия, искусственно сконструированная мифологическая «архаика». А «новация», в свою очередь, оказывается не живительной реформой, а скорее радикальным неприятием мифологической архаики и попыткой силой заменить ее новым мифом «модерна». Подобный «негативный синтез» ведет к беспощадному разгрому традиции, а не к ее конструктивной модернизации.

Плодотворную идею о конкретных механизмах порождения этой идейной конфронтации в русской политической культуре высказал в ряде работ межвоенного периода (и, прежде всего, в знаменитом цикле «Мыслей о России») русский мыслитель-эмигрант Ф. А. Степун. Главной причиной подобных коллизий Степун считал перерождение общественных «идей в классовые идеологии».

Действительно, плюрализм и конкуренция идей — это неустранимое свойство любого цивилизованного сообщества — само по себе не только не ведет к его деструкции, но в известном смысле держит его в тонусе и тем самым укрепляет. Опасен механизм мутации конкурентных идей во враждующие идеологии, что чаще всего происходит в переходные эпохи. Вот главная мысль Степуна: «Пока классы — держатели старых ценностей, классы — хранители старых форм культуры и восходящие к власти новые классы борются друг с другом лишь за разные воплощения общего им духовного содержания, до тех пор революции, в точном и узком смысле этого слова, быть не может. С момента же, в котором борьба из-за форм культуры накаляется до того, что раскалывается надвое единство национального сознания, — революция уже налицо, иногда задолго до баррикад и казней»[180].

Степун достаточно подробно описал этот процесс мутации российского национального сознания на примере спора отечественных «западников» и «самобытников» — спора сначала конструктивного и плодотворного, но со временем деградировавшего и ставшего губительным для российской культуры: «Славянофилы и западники расходятся в разные стороны. Первые окончательно выходят из рядов оппозиционно настроенной, антиправительственной общественности. Вторые окончательно отрываются от религиозных и национальных корней славянофильского миросозерцания. Результат этого двустороннего отрыва — вырождение обоих лагерей русской общественности. Вырождение свободолюбивого славянофильства Киреевского в сановнически-реакционное славянофильство Победоносцева. Вырождение верующего свободолюбия западника Герцена в лжерелигиозный героизм революционной интеллигенции»[181].

Но если механизмы нарастания идейной конфронтационности в русской политической культуре в целом теоретически обозначены (помимо Степуна, подобная работа в русской эмиграции XX века проделана такими аналитиками, как Г. П. Федотов, С. О. Португейс, В. В. Вейдле), то встает иной, более практический вопрос. Вопрос о том, возможно ли реально предъявить в русской истории примеры синтетического, условно говоря, либерально-консервативного дискурса и жизненного поведения, снимающего партийно-политические крайности?

Если учесть, что в наибольшей степени подобной конфронтацией была заражена именно сфера политики, то логично предположить, что примеры противоположного свойства (т. е. идейно-политического примирения) могли бы дать иные сферы отечественной культуры. Например, русская классическая литература, о которой в этом ключе на наших семинарах уже начинал размышлять Алексей Платонович Давыдов. Речь идет, разумеется, о тех ее сегментах, которые были тесным образом связаны с политической сферой.

О примиряющей роли в этом смысле сочинений А. С. Пушкина — в одно и то же время «Певца Империи» и «Певца Свободы», одновременно почвенника и европеиста (часто литературные тексты Пушкина носят вполне политологический характер) — написано много. Менее известна в этом отношении роль другого классика нашей литературы — Ивана Сергеевича Тургенева.

Напомню, что в процессе своего интеллектуального становления Тургенев испытал, по его собственному признанию, наибольшее влияние двух людей — Т. Н. Грановского и Н. В. Станкевича. Напомню и о том, что обе эти фигуры сами по себе синтетичные, органично сочетавшие несомненное западничество с безусловным русским патриотизмом. Этот мировоззренческий синтез почвенности и европеизма в дальнейшем выразительно проявился и в судьбе самого Тургенева — не только выдающегося литератора, но и автора интереснейших политических проектов центристского толка, о чем тургеневедение советского периода предпочитало умалчивать. Приведу несколько характерных примеров.

Зимой 1857/58 года Тургенев жил в Риме. Там он закончил повесть «Ася» и начал «Первую любовь» и «Дворянское гнездо». Вместе с этим он был постоянным участником политического кружка, группировавшегося в салоне великой княгини Елены Павловны и сыгравшего большую роль в идейной и кадровой подготовке «великих реформ». Как и его товарищи, Тургенев в Риме внимательно следил за событиями в России: его радовали первые шаги нового императора Александра II, но настораживали некоторые моменты общественной жизни. В частности, он заметил попытки отдельных чиновных карьеристов второго ряда, приодевшихся во входящие в моду одежды либералов, устроить погром русского славянофильства под лозунгами типа: «Хватит! Натерпелись при Николае! Теперь наша взяла!»

Что же сделал тогда либерал и западник Иван Тургенев? Он разослал в несколько европейских газет статью в защиту русских славянофилов, подчеркнув их бесспорные гражданские достоинства, их роль в деле освобождения России. Западник Тургенев не ошибся в своих друзьях: такие лидеры славянофилов, как Ю. Ф. Самарин или князь В. А. Черкасский, сыграли большую роль в подготовке и осуществлении александровских реформ.