Kurohibi. Черные дни - Gabriel

к ее чувствам, но теперь, я не сомневаюсь, этот огонек разгорается еще ярче при одном взгляде на тебя. И знаешь… мне немного завидно.

Шум прибывшего поезда заглушил последние слова Каору, и он, придержав встрепенувшиеся под шквальным порывом ветра волосы, лишь широко улыбнулся и кивнул.

— Ревность, наверное, — его голос потонул в шуме вывалившейся из вагонов толпы. — Твой поезд. И не бойся полиции, с ними все улажено.

Не дожидаясь ответа, Каору махнул рукой и влился в поток стремящихся по своим делам людей, спустившись по лестнице обратно на дорогу. Синдзи так и не смог понять, как ему следовало бы относиться к только что услышанному, хотя история Мари и отношение к ней загадочного парня полностью овладели его мыслями. Перематывая в голове описанные им события, сопоставляя их с проблесками тех сокровенных, глубоко личных чувств, которые, как ему казалось, иногда удавалось разглядеть за холодной сталью ее глаз, за едкими и сладкими речами, Синдзи все больше погружался в эфемерный и чарующий образ девушки, будто бы проникая сквозь ее преграду отчуждения к самому сердцу. Несмелая надежда на то, что могло быть пониманием ее души, затеплилась внутри него, и эта мысль настолько захватила его разум, что Синдзи на некоторое время даже позабыл, в каком положении и где находится.

Из омута глубоких переживаний его вывел пристальный взгляд в спину, который Синдзи ощутил каким-то внутренним чутьем. Резко развернувшись, он, однако, не обнаружил среди утомленно покачивающихся пассажиров ни одной подозрительной личности, кроме разве что молодой девушки, поспешившей направить взгляд в другую сторону. Синдзи пригляделся к ней: длинные шоколадные волосы, косая длинная челка, скрывающая половину лица, невзрачный пуловер без рукавов поверх свитера и джинсы — ничего особенного. Впрочем, ее пристальный взгляд, от которого по спине Синдзи пробежала волна мурашек, мог быть свидетельством того, что она раскрыла его маскировку.

«Кто их разберет, этих женщин. Может, они нутром чуют собственную природу. Ладно, черт с ней, если она не поднимает шум, мне это не интересно».

Поездка не продлилась долго — станция находилась буквально в двух остановках от апартаментов Мисато, поэтому до дома он добрался довольно быстро и без приключений. Лишь на улице ему пришлось с опаской оглядеться по сторонам в поисках притаившихся агентов или полицейских, однако Синдзи не заметил ни одного признака засады. На верхнем этаже, будто заманивая, горел единственный свет гостиной их квартиры, наполняя одновременно и радостью, и тревогой. Понадеявшись на удачу — ибо больше ему ничего не оставалось — Синдзи направился к входу.

С каждым шагом сердце стучало все сильнее, мимо медленно плыли соседние дома, фонарные столбы, одинокие деревца, а за ними дверной пролет подъезда, лифт, квартиры, но ничего не происходило. Не высыпались люди в черных костюмах, не взвывали сирены полицейских машин, ни единой души не возникло на его пути. Идя к ставшему почти родному жилищу, которое он так до сих пор и не научился называть своим, Синдзи где-то в глубине души желал, чтобы его схватили. Ему было отвратительно в этом признаться, но перспектива встретись своих девушек, которые пережили столько боли и страданий, которые сейчас, наверняка, не находили себе места и пожирали свои души в изничтожающем абсурдном чувстве вины, из последних сил цепляясь за призрачную ниточку надежды, казалась ему куда более жуткой, чем ночь в кутузке. Причиной тому были последние события с Мари, его пережитые чувства, понимание, страшной тенью накрывшее его идеальной мирок, и тяжкое осознание неизбежного, от которого внутри все сжималось горьким клубком и лицо кривилось, как от протяжной ноющей боли. Он знал, что ему предстоит увидеть, и это рвало его сердце.

Рука тихо отворила незапертую дверь. Коридор был наполнен ароматным запахом карри — блюдо, которое так и не научилась готовить Аска, попробовав однажды повторить увиденный у него рецепт. Из гостиной доносилось монотонное бормотание телевизора, пытавшееся выдавить драму из искусственной игры актеров в очередной мыльной опере. На кухне журчала вода и позвякивала посуда. Это был мир гармонии, к которому когда-то стремился Синдзи, тихий, спокойный и милый. И у него защемило в груди, потому что чернота перед глазами, к которой он уже успел привыкнуть, не давала ему насладиться трепетным теплом в душе, чувством, которого он так долго ждал.

— Я дома… — тихо прошептал он.

И тут на кухне возникла повисшая в воздухе тишина, словно замершее время, накатывающее к критической точке, и через секунду раздался звон разбившейся чашки, а за ним — резвый топот босых ног. Синдзи ожидал увидеть мчащийся к нему рыжий шторм, однако обнаружил голубовласую девушку, на огромной скорости вылетевшую из-за поворота, словно приведение. Рей, одетая в купленный им костюм служанки, скользила по полу, словно ее ноги не касались его, путаясь в подоле длинного платья, и лицо ее сияло от искреннего безмерного счастья. Будто не веря в происходящее, она лучилась радостной улыбкой, окуная его в слепящий блеск сверкающих алых глаз, будто только сейчас растаявших от сухого льда вспыхнувшим теплом надежды и облегчения. А за ней из-за угла выплыли сначала каштановые кошачьи ушки, а за ними испуганная рыжая головка с печальным, слегка обиженным, но уничижающее покорным робко чувственным лицом, мгновенно утонувшим в тонких ручейках слез — чистейших, как бездонный океан ее лазурных глаз, льющихся от самого трепетно бьющегося сердечка. Их вид, такой нелепый и милый, объял душу нежной и уютной лаской.

«Будто не видел вас тысячу лет. Какие же вы красивые…»

Рей, кажется, только сейчас заметила, во что был одет Синдзи, и с выражением легкого недоумения, чуть тронувшего ее сияющее личико, замерла в двух шагах от него. Аска несмело также выбралась с кухни, раскрыв свое одеяние: кухонный фартук был одет поверх джинсового бюстгальтера и таких же джинсовых шорт, из которых выбивался кошачий хвост, да ее ошейник — все, что было на ней надето. Немка, подступив к Рей, неловко помялась с ноги на ногу, осторожно взяв ту за край юбки, и не без труда справившись с бушующей гаммой радости, укора и облегчения, дрожащим слабым голоском произнесла:

— Здравствуй…

Даже сквозь одежду можно было различить, как сильно колотились сердечки в их грудях, как учащенно те поднимались от волнения и как наполнились их глаза преданным благодушием.

«Мои ненаглядные… милые и обожаемые… Как же я рад вас видеть… Как же рад…»

Сквозь мутное марево было все сложнее различить их лица.

— Икари-кун… — с еле заметной ноткой беспокойства прозвучал прохладный голос Рей,