Дар волка. Дилогия (ЛП) - Энн Райс

Как только они вошли в номер, Джим снова впал в ступор — он смотрел на декоративный камин и дорогую мебель так, будто ничего этого не замечал, будто был погружен в глубокую медитацию, из которой никак не мог выйти. Потом сел на голубой бархатный диван и уставился на висевшее над камином зеркало в золотой раме, а потом на Ройбена с таким видом, словно не понимал ничего из происходившего.

— Позвоню маме, — сказал Ройбен, — но не стану говорить ей, где мы находимся.

Джим промолчал.

Ройбен поднес к уху телефон.

— Мама, послушай, Джим со мною. Я перезвоню тебе через некоторое время, — сказал он и сразу отключился.

Джим все так же сидел, держа портфель на коленях, точно так же, как в парке, глядя на сверкавший золотом камин, будто там горел огонь, которого там никогда не могло быть.

Ройбен пристроился на подлокотник, тоже обшитый бархатом, только золотистым, слева от брата.

— Не могу даже представить себе, что ты чувствуешь после того кошмара, который приключился с твоим другом. Мама сказала, что ты рассказал полицейским все, что знаешь, а они ответили, что ничего не могут поделать…

Джим молчал.

— Ты хоть имеешь представление о том, кто за всем этим стоял? Мама сказала, что это какой-то наркоделец, которого ты знаешь.

Джим молчал.

— Послушай, я понимаю, что ты не хочешь рассказывать мне всего этого. Не хочешь, чтобы я кинулся туда и растерзал мерзавцев. Это до меня дошло. Но я приехал сюда как твой брат. Может быть, ты все-таки расскажешь брату о том, что случилось с твоим другом?

— Он не был мне другом, — произнес Джим все тем же тусклым, ничего не выражающим голосом. — Я не испытывал к нему ни малейшей симпатии.

Ройбен на мгновение не нашелся что сказать, но потом выдавил:

— Знаешь, от такого действительно можно растеряться.

Молчание.

— Позвоню папе и скажу, что нашел тебя, — сказал Ройбен и, поднявшись, перешел в спальню справа. Она была ничуть не хуже гостиной — тщательно застеленной двуспальной кроватью и полукруглой кушеткой под окном. Если он сможет уговорить Джима остаться, брату здесь будет уютно.

Как только Фил ответил, Ройбен выложил ему всю историю. Дело оборачивалось не лучшим образом. Нужно было забрать из квартиры необходимые вещи, доставить их Джиму и остаться с ним на ночь, если, конечно, он позволит.

— У него шок, — сказал Ройбен. — Он, кажется, не очень понимает, что происходит вокруг. Я его одного не оставлю.

— Я говорил с твоей матерью. Она в бешенстве из-за того, что я не поехал с тобой, и мне пришлось выдумывать всякие дурацкие оправдания, как и всю жизнь, когда я не делал чего-то такого, чего она требовала. Перезвони мне попозже, как бы ни развернулись дела.

Вернувшись, Ройбен увидел, что Джим сидит все в той же позе, только портфель положил рядом с собой на диван.

Когда Ройбен заговорил о том, чтобы привезти Джиму его вещи, тот поднял голову, будто очнувшись от сна.

— Я против того, чтобы ты туда ездил.

— Отлично. У меня с собой чемодан. Я всегда беру вещи с запасом. Там есть все, что может тебе понадобиться. — Он болтал без умолку, так как ему казалось, что это будет лучше молчания, особенно если учесть, что Дим никак не мог отойти от шока, вызванного ужасным событием в его приходе. И он сказал от чистого сердца, что ему очень-очень жаль этого молодого священника.

В дверь позвонили; это оказался официант с фруктами и сыром — обычным для таких номеров подарков постояльцам от менеджера отеля. Да, конечно, кофе будет через несколько минут.

Ройбен аккуратно поставил еду на кофейный столик.

— Ты давно ел в последний раз?

Молчание.

В конце концов Ройбен все же умолк: и потому, что больше не знал, что сказать, и потому, что, похоже, Джиму хотелось именно этого.

Когда принесли кофе, Джим взял чашку и сразу выпил, хотя кофе был очень горячим.

Потом он медленно перевел взгляд на Ройбена и долго-долго рассматривал его, рассматривал беззастенчиво, так же примерно, как дети без всякого стеснения или неловкости разглядывают тех, кто их чем-то заинтересует.

— Знаешь, — вновь заговорил Ройбен, — если бы ты имел хоть какое-нибудь представление о том, кто это сделал… — Он намеренно не закончил фразу, дав предполагаемому продолжению повиснуть в воздухе.

— Это я знаю совершенно точно, — ответил Джим. Его голос звучал чуть внятнее, чем прежде, в нем прорезались эмоции. — Расправиться намеревались со мною. А теперь они точно знают, что я жив.

Ройбен почувствовал, что волосы у него на затылке становятся дыбом, и сразу началась знакомая щекотка под кожей, и лицо вспыхнуло..

— Пока его избивали и резали, его все время называли отцом Голдингом, — мрачно, однако с гневной интонацией сказал Джим. — Он сам сказал мне это, когда его несли в «Скорую помощь». А он так и не признался им, что они напали не на того.

Ройбен немного подождал и решился поторопить брата:

— Я тебя слушаю.

— Да? — уже почти нормальным голосом сказал Джим. — Я рад.

Ройбен опешил, но сдержал эмоции, как только что перед этим сдержал жжение под кожей.

Джим открыл портфель, вынул оттуда ноутбук, открыл его на коленях и пробежался пальцами по клавишам, видимо, подключаясь к Wi-Fi сети отеля.

Потом он поставил ноутбук на кофейный столик и повернул экран к Ройбену.

Яркое цветное фото молодого блондина в солнцезащитных очках и газетная шапка из «Сан-Франциско кроникл»: «Новый покровитель искусств в нашем городе».

Ройбен сглотнул и вновь подавил щекотку под кожей: не сейчас, потом!

— Это он?

— Фултон Блэнкеншип, — сказал Джим. Достав из кармана пиджака сложенный лист бумаги, он протянул его Ройбену. — Здесь его адрес. Аламо-сквер, ты знаешь тот район.

Он придвинул компьютер к себе, набрал еще что-то и снова повернул экран к брату. Большой ярко и со вкусом окрашенный викторианский дом, пожалуй даже, архитектурная достопримечательность с башенками в виде «ведьминых колпаков», которые режиссеры так любят при каждом удобном случае вставлять в кинофильмы.

— Да, этот дом я видел, — сказал Ройбен. — И точно знаю, где он находится.

— Этот тип — крупный наркоторговец. Торгует самодельным продуктом, который на улицах называют «супер бо» — смесь сиропа от кашля с любыми самыми низкопробными наркотиками, какие только есть на свете. Поначалу сбывал эту дрянь чуть ли не за бесценок, а теперь молодежь чуть ли не полностью перешла на нее. Высочайшей концентрации. Ребятишкам дают пробную порцию, разбавленную в бутылочке газировки на шестнадцать унций, и с первого же глотка начинаются галлюцинации. А в дозе побольше — наилучший наркотик для, как это иногда называют, «дружеского изнасилования». За ним на Левенуорт съезжаются аж из дальних пригородов, и он все время нанимает новых распространителей. Около пятнадцати процентов умирают от передозировки, а еще пять впадают в кому. Из которой никто пока не вышел.

Он умолк, но на сей раз Ройбен не решился сказать ни слова.

— Около двух месяцев назад, — продолжил после паузы Джим, — я всерьез взялся за местных распространителей, старался сделать так, чтобы хоть кто-нибудь из них понял, кто они такие и что делают. Дети умирают! — Голос Джима сорвался, и ему понадобилась секунда-другая, чтобы справиться с собою. — Я каждую ночь выходил на Левенуорт, исходил ее вдоль и поперек. Неделю назад ко мне подошел один из этих мальчишек, сказал, что он любовник Блэнкеншипа, ему шестнадцать лет, он удрал из дома, торговал собой, сел на наркотики и теперь жил с Блэнкеншипом в том самом викторианском особняке. Я поселил мальчишку в «Хилтоне» — о, конечно, ничего похожего на эту роскошь, — а номер снял на мамино имя, она часто оплачивала всякие мои дополнительные расходы. Двадцать третий этаж… Я думал, что он в безопасности.

Джим снова приостановился, на сей раз борясь с подступающими слезами. Посидел немного, пожевал беззвучно губами и продолжил:

— Парня звали Джефф. Он употреблял экстази, употреблял «супер бо», но хотел бросить, как они говорят, завязать. Я кинулся в полицию, в комиссию по борьбе с наркотиками, умолял их заняться им, взять у него показания, предоставить ему хоть какую-нибудь защиту, поставить полицейский пост у двери номера. Но они сочли, что он еще находится под действием наркотиков, что его показания будут ненадежны. «Пусть сначала выведет дрянь из организма, и тогда уже мы возьмем с него все, что нужно для возбуждения дела. А сейчас от него будет одна только путаница». Ну… люди его босса добрались до него позавчера днем. Двадцать два, что ли, удара ножами. Я ведь

говорил

ему: никому не звони! — Голос Джима снова сорвался. — Я предупреждал!

Он умолк, сунул в рот два согнутых пальца, с силой прикусил их и через секунду продолжил:

— Как только мне позвонили из отеля, я тут же помчался сюда. А они отправились ко мне и застали у меня в квартире священника, ничего знать не знающего парня из Миннеаполиса, который остановился у меня по пути на Гавайи. Молодой ни в чем не повинный парень, всего-навсего желавший посмотреть мой приход и побывать у меня на службе. Я почти не был с ним знаком.