История моей жизни. Записки пойменного жителя - Иван Яковлевич Юров

да и настреляют уйму уток. Обвешаются ими так, что и самих-то не видно. Смешно и глядеть-то на них было, когда они с охоты подходили к хутору — не разберёшь: что оно такое идёт-то? На следующее после удачной охоты утро приезжие, договорившись с местным крестьянином, нанимали гужевой транспорт, укладывали на подводу битую дичь, сами садились в телегу и ехали почти за семьдесят вёрст до Некоуза, а уж оттуда поездом — до дому.

Тетеревиные песни

Мне было семнадцать, когда отец купил для меня одноствольное курковое ружье, такое называлось тогда централкой. Я, однако, так и не превратился в заядлого охотника. Но всё же до ухода в армию (а оставалось мне до службы три года) частенько под осень выходил на ближние болота и озёра то за утками, то — по весне — на тетеревиные тока.

Вначалемая, когдавсяживаяприродавМолого-Шекснинской пойме просыпалась от зимней спячки, а южная жара день ото дня хоть и умеренно, но настойчиво поддавала тепла в наши северные широты, в это самое время ранними утрами, чуть только забрезжит рассвет, тут же в утренней тишине звонко польются песни тетеревов. На одном току собиралось их по нескольку десятков. А токов были сотни. Пору тетеревиных гульбищ можно было сравнить с театрализованными представлениями природы, которые она устроила почему-то именно на нашей земле. Смотреть на токующих тетеревов — одно удовольствие, завораживающее зрелище!

Чёрные лесные петухи настолько бурно и азартно радовались весне, что, казалось, с ними некому в том сравниться. В майскую ночь, до прихода утренней зари, мы забирались в шалаши, устроенные рядом с местами тетеревиного токования, и ждали: вот сейчас, только займётся заря, к шалашам прилетят лесные петухи. И мы всласть любовались их пробежками вокруг шалашей, восхищённо смотрели, как они взмахивали крыльями, как подскакивали от земли на несколько аршин, до отказа взъерошивали оперенье, полностью распускали крылья и плашмя возили ими по земле, вытягивали вперёд шеи и, неторопливо ступая, обнажали зады, показывая белые, как снег, перья. Они ворковали с раскрытыми клювами, издавая то гортанное клокотанье, то приглушённые шипящие звуки. Тысячи тетеревов резвились в весеннюю пору, разливали пение по лесным опушкам, по кромкам ещё не вспаханных полей, по окрайкам лугов возле берёзовых и дубовых рощ.

Когда тетерев пел свою песню в одиночку, сидя на земле, человек мог подойти к нему и взять даже голыми руками. Надо было только знать, как это сделать.

На току тетерев выводил обычно две песни: то ворковал длинными звуками, похожими на разливистое клокотание, то коротко шипел: чувш, чувш, подпрыгивая нередко при этом вверх. Первая воркующая мелодия по времени была намного длиннее второй. Воркуя и клокоча, тетерев закрывал глаза и опускал голову вниз, в такие минуты он ничего вокруг себя не видел и не слышал. Подходи к нему и бери. Охотники, знавшие повадки тетеревов, иногда убивали их в такие моменты приёмом «с подхода». Но так можно было взять только одиноко поющих птиц. Когда тетерева токуют группой, приём «с подхода» исключён: в стаде птицы довольно осторожны. Бывало, чуть кто из стаи почувствует опасность, все разом, словно по команде, быстро снимаются с земли и улетают с тока. Мелкой бекасиной дробью тетерева не убьёшь: уж очень у него упругое оперенье.

Тетеревов было полно на всей территории поймы. Утром выйдешь из избы на крыльцо — впору сразу оглохнуть: так и хлестанёт в уши заливистое тетеревиное токованье.

Нередко тетерева, как будто специально, дразнили охотников, разжигали их азарт. Бывало, сидишь в шалаше и ждёшь, когда прилетит птица. Слышишь — летит, прикидываешь, куда же сядет. А тетерев — хлоп! — и прямо на шалаш. А как достанешь его оттуда? Не пройдёт и минуты, возьмётся над головой растерянного охотника песни свои распевать. Сначала слышится: чувши, чувши, а потом: буль-ль, буль-ль, буль-ль… Значит, надолго запел, пойдёт теперь воркотня. Тетереву — радость, у охотника — нервы на пределе.

До одури интересно было бывать на токах! Но и грандиозные скопища тетеревов, и их весенние песни, и особое ощущение души при виде тетеревиных праздников — всё ушло, остались одни лишь воспоминания. И, похоже, вряд ли такое уж повторится. Ни тебе тетеревов, ни Мологи.

Белые куропатки

Зимою в пойме обосновывались белые северные куропатки. Большими стаями они летали над полями вблизи деревень, искали себе корм возле риг и у токов.

Тогда её заметишь не вдруг — она почти совсем сливается с белизной снега. Куропатки любили зарываться в глубокий снег: там они прорывали петляющие норки-проходы. Бывало, идёшь на лыжах вблизи от деревни, и из-под самых лыж вдруг послышится: фнр-р-р, фн-р-р, и вылетают прямо из-под ног белые живые клубочки. От неожиданности даже и испугаешься. А это резвятся стаи белых куропаток. Отлетят немного поодаль и исчезнут в снегу, оставив после себя над зимним полем лишь блёсткие завихрения снежной пыли.

С потревоженных мест куропатки далеко не отлетали. Пролетят два-три десятка саженей над самым полем, станут незаметными для постороннего глаза на пуховом покрывале, покрывшем землю, туда и сядут снова. Лишь поднявшись повыше над снежным полем и оказавшись таким образом на тёмном фоне близлежащего леса, куропатки тем выдают себя. Но недолго: белые куропатки предпочитают маскироваться в снегу.

Обычно птицы, сбившись вместе, взлетали разом всей стаей и, когда оказывались в полосе видимости, на фоне леса, были похожи на белых мотыльков, которые в жаркий день лета летают над травянистыми лугами. Но нет, в разгар студёной зимы над заснеженными полями — не мотыльки, а белые куропатки.

Подъедешь, бывало, к тому месту, где только что сели куропатки, а их там и нет ни одной, все враз куда-то исчезли. Постоишь, посмотришь по сторонам да и двинешься дальше, так ничего наверняка и не угадав. Но отъедешь несколько саженей от того места, где увидал куропаток, где только что скрипели по снегу твои лыжи, где ты стоял и пыхтел