Венеция. История от основания города до падения республики - Джон Джулиус Норвич

их за гостеприимство (дож получил в подарок огромный бриллиант, а Луиджи Фоскари, в доме которого жил король, – тяжелую золотую цепь), и дож, и все жители города знали, что их деньги, вне всяких сомнений, были потрачены не зря.

Однако, если бы король Генрих смог вновь приехать в Венецию к концу следующего года, или в 1576–1577 гг., он увидел бы совершенно другой город – город, в котором смолкли приветственные возгласы и радостные крики, уступив место странной и зловещей тишине. На главной площади больше не было толп; лавки Риальто и Мерчерии стояли запертые, с закрытыми ставнями. Город посетила чума.

Ее приход был столь же драматичным и страшным, как и «черная смерть» за два с лишним столетия до того; болезнь распространилась во всех уголках города и во всех слоях общества. Два именитых врача из Падуи, вызванные официальными Provveditori di Sanità[306], оказались совершенно бесполезными. Вскоре старый госпиталь на острове Лазаретто был переполнен больными, а новый – теми, у кого подозревали чуму. Несколько старых галеонов вывели на середину лагуны и спешно превратили в дополнительные изолированные больницы, обеспечив их провизией, лекарствами, питьевой водой, врачами и священниками. По мере того как жители оказывались жертвами болезни или бежали прочь, город становился все более безлюдным. Гостиницы и постоялые дворы закрывались, суды прекращали работу, а судьи, адвокаты, истцы и ответчики искали убежища на большой земле. В тюрьмах почти не осталось живых заключенных. Лишь дож, синьория и сенат продолжали исполнять свои обязанности, хотя число действующих сенаторов сокращалось с пугающей скоростью. Осенью 1576 г., в отчаянной попытке предотвратить дальнейшее распространение заразы, всех живых обитателей города обязали целую неделю оставаться по домам, однако эта мера не возымела действия. Наконец, с наступлением зимы стали появляться слабые признаки того, что распространение болезни замедляется, однако лишь следующим летом, 21 июля 1577 г., правительство решилось официально объявить, что эпидемия закончилась.

Чума унесла около 51 000 жизней, включая и жизнь Тициана. Население города, составлявшее 168 000 в 1563 г., а к 1575 г. выросшее до 175 000, в 1581 г. составляло всего 124 000. Почти каждый венецианец потерял одного или нескольких близких родственников, а многие семьи умерли в полном составе. Даже тогда люди опасались, что официальное объявление об окончании эпидемии искушало судьбу и что в любой момент могла прийти весть о новой вспышке болезни. Однако Венеция не замедлила выразить благодарность за избавление от чумы: на острове Джудекка начали возводить большую новую церковь – Иль Реденторе, или церковь во имя Христа-Искупителя, проект которой республика заказала величайшему архитектору того времени Андреа Палладио. В этой церкви дож и представители синьории посещали торжественную мессу каждый год в третье воскресенье июля, до последнего дня существования республики; даже сейчас это событие отмечается ежегодно[307].

Альвизе Мочениго не дожил до окончания строительства церкви. Он умер от естественных причин 4 июня 1577 г. и был захоронен в базилике Санти-Джованни-э-Паоло, где его надгробие можно увидеть в центре западной стены между надгробиями прежних дожей Мочениго – Пьетро и Джованни. Через неделю после смерти дожа был избран его преемник – восьмидесятиоднолетний герой битвы при Лепанто и самый выдающийся из тогдашних венецианцев, Себастьяно Веньер. Став дожем, этот вспыльчивый и непреклонный человек, остро осознающий, насколько выдающейся была его служба, первым делом издал указ, согласно которому все дворяне, участвовавшие в битве при Лепанто, должны были неделю носить красные одежды. Веньеру предстояло править всего год, однако в этот год произошла еще одна катастрофа, последствия которой оказались более трагическими, чем чума. Уже в 1574 г., вскоре после отъезда Генриха III, во Дворце дожей произошел сильный пожар, уничтоживший помещения, в которых собирались коллегия и сенат, и некоторые частные апартаменты. 20 декабря 1577 г. вспыхнул еще один пожар, гораздо более разрушительный, чем первый. Зал Большого совета и Зал голосования полностью выгорели. В пламени погибли работы Гвариенто и Беллини, а также других мастеров – Тициана, Тинторетто и Веронезе; и, хотя двое последних смогли создать новые произведения для заново выстроенных залов, потери были невосполнимы. Ущерб оказался так велик, что несколько выдающихся архитекторов того времени, среди которых был сам Палладио, настаивали на том, что все здание следует снести и выстроить на его месте новый дворец в более классическом стиле; нам лишь остается благодарить судьбу за то, что верх одержали более здравые советы и что всего через восемь месяцев величайшее из светских готических зданий в мире было тщательно восстановлено, а его старые стены с любовью отреставрированы[308].

Когда три месяца спустя умер дож Веньер, во время пожара отказавшийся покинуть дворец, Большой совет, собравшийся для того, чтобы, согласно необычной венецианской традиции, избрать выборщиков, был вынужден провести встречу в Арсенале. Лишь после назначения 41 выборщика последние смогли отправиться в одну из уцелевших комнат дворца, чтобы провести тайный совет. 18 марта 1578 г. их выбор пал на некоего Николо да Понте, который был значительно старше своего предшественника – ему было восемьдесят семь лет. За плечами у него была безупречная карьера на службе республике; он представлял Венецию не только на Тридентском соборе, но и в Риме, где на его плечи легла незавидная обязанность оправдывать перед папой сепаратный мир Венеции с турецким султаном. К счастью, за семь лет его пребывания в должности дожа дипломатических проблем такой величины не возникало; была лишь одна история, которую стоит упомянуть – не столько из-за какой-либо реальной исторической важности, сколько из-за любопытного сюжета. История эта касается одной из немногих романтических героинь Венеции, чьи имена до сих пор помнят, – Бьянки Каппелло.

Бьянка была невероятно красива и происходила из очень древнего венецианского рода; в 1563 г., в возрасте пятнадцати лет, она сбежала с нищим флорентийским банковским клерком по имени Пьетро Бонавентури, ее соседом по приходу Святого Аполлинария. Отец Бьянки в ярости обратился к властям, Совет десяти потребовал официального расследования, и авогадоры объявили молодую пару преступниками, назначив цену за их головы. Однако, оказавшись в безопасности во Флоренции, Бьянка быстро пожалела о своем необдуманном решении. Родители Пьетро, с которыми молодым пришлось жить, не могли себе позволить держать прислугу, а у Бьянки не было никакого желания заниматься домашними хлопотами (включая уход за хронически больной свекровью), которые теперь составляли большую часть ее жизни. Поэтому не было ничего удивительного в том, что, случайно обратив на себя внимание Франческо – распутного сына великого герцога Козимо Медичи, она уступила его уговорам и вступила с ним в связь, которая обещала оказаться несравненно более приятной и полезной, чем жизнь с Бонавентури.

Поскольку ее любовник был