Мои воспоминания. Под властью трех царей - Елизавета Алексеевна Нарышкина

из золотых карет, и я думала о возможной опасности без боязни и даже с некоторой гордостью. Но на всякий случай написала свои распоряжения, которые с улыбкой разорвала по возвращении из Москвы. В Москве, куда я приехала вместе с великокняжеской четой и остальной свитой 5 мая, нам отвели помещения в доме Базилевского на Воздвиженке. В Николаевском дворце помещалась великокняжеская семья, а в верхнем этаже — великий князь Владимир Александрович со своим семейством. Сразу начались представления и визиты. Отдавать последние было довольно трудно, так как кучер и лакей были из Петербурга, равно как и большая часть городовых, к которым мы тщетно обращались, чтобы ориентироваться среди незнакомых нам адресов. Все московские дамы под предводительством фрейлины Екатерины Петровны Ермоловой спешили представиться до коронации прибывшим из Петербурга великим княгиням. Со многими надо было знакомиться, еще более лиц я знала прежде, и немало было из родства близкими друзьями. Я рада была встретить княгиню Наталью Владимировну Долгорукову, которую не видела с тех пор, как расставались мы в Карлсбаде. В ее прекрасном и поместительном доме, окруженном большим садом, остановилась мой друг княгиня Кокона Барятинская со своими детьми и племянником Васильчиковым[1454], из которых старшая Ольга помолвлена с князем Александром Андреевичем Ливеном[1455]. Присутствие в Москве этого дорогого для меня элемента было одна из моих больших радостей. Я забегала к ним, как только освобождалась от официальных церемоний, и обедала у них почти всегда, когда не была приглашена на царские пиры. Принцесса Мария Максимилиановна, желая также отдохнуть от придворной помпы, устроила у себя маленький обед со своими тремя старинными приятельницами (меня с сестрой и княгиню Веру Горчакову) в воспоминание наших девических собраний у ней в дивные дни нашей первой молодости.

Сын мой приехал в Москву после экзаменов и видел, что мог, под эгидой подростков, молодых Петрика и Павлика Долгоруковых. Отец их, князь Дмитрий Николаевич (брат моей belle-soeur[1456] Татьяны Николаевны Нарышкиной), был одним из распорядителей комиссии по освящению храма Спасителя и мог предложить молодым мальчикам билет на это торжество, поместив их вместе со строителями.

Торжества начались въездом в Москву. Утром все участвующие в процессии были приглашены в Петровский дворец. За завтраком я познакомилась с представителем Испании герцогом Монпансье, сыном Людовика Филиппа, женатого на испанской инфанте. Он был высокого роста и удивительно похож на Генриха IV. Можно было его представить себе с густой фрезой вокруг шеи, как изображают короля на портретах. Была тоже молодая и красивая эрцгерцогиня Мария Терезия с мужем своим, эрцгерцогом, отцом теперешнего наследника австрийского престола[1457]. Она была португальская принцесса, много его моложе, и, если не ошибаюсь, его третья жена. Мне кажется, что всеми чувствовалось, более или менее, то торжественное волнение, не лишенное тревоги, которое наполняло мою душу. В урочный час все встали и направились к выходу. Это была грандиозная минута. Раздался пушечный выстрел. Государь сел на лошадь, за ним последовала огромная и блестящая свита: все великие князья и иностранные принцы в переднем ряду. Императрица заняла свое место в передней карете, за нею — все великие княгини. Нас также рассадили по чинам в золотые кареты. Мы перекрестились, когда процессия двинулась длинной золотой рекой между шпалерами войск и толпами народа, стоявшего за ними и покрывающего крыши домов, [строка не читаема] волновались. Мне казалось, что энтузиазм все возрастает, и это придавало удивительную сердечность этой величественной церемонии. Русский царь въезжал в свою древнюю столицу, чтобы принять венчание на царство, и она встречала его с молитвенным восторгом. Солнце ярко светило, колокола ликовали, вовсю вторя ликованию народа. Тяжелые предчувствия рассеялись с этого момента. Стало ясно всем, что вся великая Россия, как и встарь, беззаветно предана своему самодержцу Государю и что Москва не допустит какого-либо оскорбления этому чувству. Ярко выступает предо мною день коронования. Это было так величественно, что невольный трепет пробегал по нервам. Заняв по моему придворному положению место, близкое к совершающемуся торжеству, я следила за сосредоточенным выражением лица нашей милой Императрицы, столь молодой в своем белом платье и простой прическе головы, ожидавшей возложения царской короны. Лицо Государя поразило меня: в нем было столько силы, энергии сознания своего высокого призвания, столько мягкости и доброты и такое глубокое-глубокое смирение. Казалось, что эти широкие плечи были созданы для поднятия страшного бремени, которое на него возлагалось, и вместе с тем чувствовалось, что не на свои силы он уповает, а на невидимую помощь избравшего Его определением. Момент, когда твердым, но взволнованным голосом он, один на коленях среди стоявшей церкви, молился о даровании благодати и силы для исполнения своего высокого служения, и вслед за тем, когда уже в короне и со скипетром в руках, он один стоял, и все присутствующие коленопреклоненно внимали молитве о нем, произносимой митрополитом, оставил мне неизгладимое впечатление. Думаю, что не было такого человека между присутствующими, который не был проникнут величием этой минуты. Моя соседка, по рангу все время шествующая со мной в пате[1458], австрийская гофмейстерина, очень важная и приятная дама, восторженно отозвалась о всей церемонии, забывая даже усталость от непривычного для иностранцев долгого стояния во время обедни, следующей после акта коронования. Она и фрейлина вынули свои молитвенники и со сосредоточенностью читали всю обедню, прося указать им ход нашей службы, чтобы они могли приноровить к ней свои молитвы. Такое отношение к правилам религиозной жизни мне очень понравилось. Я находила его вполне естественным, но подумала, много ли в нашем многочисленном обществе нашлось бы лиц, которые с одинаковой серьезностью отнеслись бы к уставам своей церкви. Меня также порадовала их веротерпимость, редкая между католиками, и благоговейное отношение к нашим таинствам. Бывшие почти неразлучными, мы очень сошлись с этими дамами, и эрцгерцогиня совсем подружилась с нашим двором. В тот же день был большой обед в Грановитой палате. Государь и Императрица сидели на тронах в своем царском облачении. За ними стояли великие князья и принцы, их ассистенты. А кушанья подавали первые чины двора. Великие княгини в тот день не приглашались к столу и, следуя древнему обычаю, обедали в теремах. За первым столом с одной стороны сидело духовенство в белых и черных клобуках, а с другой, vis-à-vis[1459] их, мы, придворные дамы. У входа напротив трона стоял весь персонал дипломатического корпуса (гости, как их звали в старину). Когда был провозглашен первый тост, они поклонились и все, не оборачиваясь, стали выходить из палаты. Вся эта обстановка