Автопортрет: Роман моей жизни - Владимир Войнович

Я передаю этот разговор в сильном сокращении, но суть его была в том, что звонивший очень настаивал на их встрече, а она отказывала то раздраженно, то мягко, уговаривая его не тешить себя напрасными иллюзиями.

В этих фантазиях она себя изображала иногда и с не самой выгодной стороны. Одним из ее мужей был, по ее словам, Валерий Осипов. Они жили душа в душу, она его очень любила. Он часто ездил в командировки. Однажды надолго уехал в Сибирь на съемки фильма по его сценарию «Неотправленное письмо». Главную роль в фильме играла Татьяна Самойлова. Когда Валера должен был вернуться, Наташа приехала на аэродром встречать его. Увидела, как он спускается по трапу с Татьяной, все сразу поняла (что у них роман) и тихо ушла, никому ничего не сказав.

Я всем ее рассказам до поры до времени верил. Но как-то в ЦДЛ встретил Валерку (так его называли друзья), сказал ему, что знаю его бывшую жену Наташу. Он удивился: какую Наташу? Оказалось, что он вообще не знает, кто она такая. Потом выяснилось, что ни Галя Венгерова, ни актер Сережа тоже с ней незнакомы. Вспоминая страстный разговор по телефону с Сережей и другие подобные, я думал и не мог понять (и сейчас не понимаю), как она организовала эти представления. Ассистировал ей кто-нибудь или на другом конце никого не было? Но ведь телефонный звонок раздался при мне. И она начала разговор со слов «Здравствуй, Сережа». Я уже вообще никаким ее словам не верил. Не верил, например, про женитьбу с Енгибаровым. Но Володя Корнилов рассказал, что, когда он пришел однажды днем в кинотеатр «Россия», где шел документальный фильм о Енгибарове, он увидел ее в совершенно пустом зале. Она смотрела на экран и плакала.

Браки не всегда совершаются на небесах. Но некоторые совершаются именно там. Лариса Исарова и Наташа Кузнецова не были похожи друг на друга, и все-таки было в них что-то общее. Лариса, пока была женой Владимова, много раз повторяла его любимую мысль о количестве существующих писателей и мне говорила, что их только два или три, включая нас обоих в этот шорт-лист. Но, разойдясь с Жорой и, может быть, на что-то обидевшись дополнительно, она написала и напечатала в каком-то журнале статью, в которой оценивала нас обоих так низко, что мы, конечно, уже ни в какой список, даже самый расширенный, попасть не могли.

Я сказал, что Наташины фантазии были небезобидны. О ком бы речь ни зашла, оказывалось, что она хорошо знала этого человека и может рассказать о нем много плохого. Всех, кто звонил Владимовым или заходил к ним в гости, она подробно расспрашивала о тех, кого знал пришедший, потом услышанное обрабатывала и в отредактированном ею виде с добавлением художественного вымысла распространяла среди знакомых. Она стала рассказывать Жоре что-то сначала про Иру – о том, какая она ужасная интриганка (кем Ира никогда не была), и убедила в этом Жору, который, как ни странно, ей верил безоговорочно. Она собой плохо владела, потому что вскоре начала распространять какие-то гадости и обо мне в то время, когда, как мне казалось, еще очень хорошо ко мне относилась. Я ее однажды спросил, зачем она старается поссорить меня с Владимовым. Она расплакалась, уверяя, что очень меня любит (как друга) и никогда не посмеет сказать обо мне ни одного плохого слова.

Своего обещания она не сдержала. Но, кроме того, поставила меня однажды в очень неудобное положение. Это было в пору моего разрыва с Ирой. Пытаясь ее кем-нибудь заменить, я начал ухаживать за одной актрисой. Наши отношения были на платонической стадии, когда мне понадобилось на две недели уехать к родителям. Поехал, вернулся, позвонил актрисе. Услышал, что она меня знать не хочет. Почему? Наташа ей сказала, что я никуда из Москвы не уезжал, а просто прятался. Моим заверениям, что это ложь, актриса не поверила, наш роман разрушился, не успев начаться, о чем я, правда, никогда не жалел. Но мои отношения с Жорой Владимовым стали совершенно невозможны, и я их прекратил. Таким образом с Владимовым разошлись многие из тех, с кем он раньше общался и даже дружил. Оставшиеся Наташу опасались. Толя Гладилин приходил к Владимовым, но на вопрос Наташи, как поживает такой-то, «уходил в несознанку»: никого не знаю, ничего не видел, ничего не слышал.

Гром среди ясного неба

Осенью 1965 года я был практически бездомен и, чтобы не слишком обременять друзей, взял путевку в Переделкино, где начал работать над «Двумя товарищами». Пользуясь уединенностью и отсутствием телефона, работал с очень необычной для меня скоростью – писал по 15 страниц в день. Рассчитывал, что напишу черновой вариант дней за двадцать. И вдруг, когда я был в середине работы, меня вызвали в центральный корпус к телефону.

– Я свободна, – сказала Ира.

Гром среди ясного неба! Я уже не ждал, не хотел и не думал. Я заколебался. Как быть?

Просто брать ее без всяких условий? Нет, я не должен торопиться. Я должен подумать. У нее есть черты характера, которые настораживают. Она считает, что данное обещание ничего не значит. А для меня значит все. Я должен подумать, должен поставить условия. Я не имею права бросаться очертя голову. Говоря себе все это, я уже бежал к своему «Запорожцу», уже вставлял ключ в замок зажигания, уже до предела давил на педаль газа и несся навстречу своей судьбе.

Осенью 1965 года мы сняли однокомнатную квартиру на Мосфильмовской улице и стали жить вместе.

Два товарища

«Два товарища» я все-таки написал. Примерно так, как задумал. В это время, работая над «Чонкиным», я понимал, что, пока я занят им, мне надо будет на что-то жить, а потом вообще неизвестно, что и как сложится, поэтому надо написать что-то такое, что можно без проблем напечатать и что способно пошатнуть представление начальства о моей неблагонадежности.

В повести я описал правдиво, но, стараясь избегать политических и социальных подтекстов, себя примерно таким, каким я был в восемнадцать лет, без поправки на себя более взрослого и критически воспринимавшего советскую жизнь. Сознательно не вплел в повесть никакого активного сюжета. Просто два шалопая призывного возраста работают на заводе, ухаживают за девушками, оба готовятся в армию. И ничего не происходит. Считая, что повесть «Новому миру» не очень подходит, отнес ее сначала в «Юность», там повторилась старая история. Рукопись взяли и держали неделю, две, три, не помню сколько, пока я не разозлился и не отнес ее все-таки в «Новый мир». В «Новом мире» прочли. Твардовский созвал редколлегию. Ася, Сац, Герасимов и Дементьев меня защищали, Твардовский, Лакшин, Кондратович и Закс были против. Твардовский говорил резко и язвительно, что повесть пустая и даже лакировочная, рассчитана на то, чтобы на пустом месте смешить, можно еще сказать (с сарказмом), «веселая повесть». Придрался к сцене, где герой оказался в милиции, считая, что я ее описал недостаточно реалистично. И очень сурово спросил: «А вы знаете, что в милиции бьют?» Я сказал: «Это я знаю, наверное, лучше вас, Александр Трифонович. Если хотите, опишу, как это бывает». – «Нет, – сказал он, – этого не надо». И дальше: «Поскольку единого мнения нет, поставим на голосование. Кто за? Кто против? Голоса разделились поровну. Поскольку я главный редактор, мой голос засчитывается за два – повесть не принимаем».