Глиняный бог - Анатолий Днепров

Голл подошла ко мне, взяла за руку и сказала:

— Пэй, тебе не скучно с этим чудаком, который не расстается со своими научными журналами? Пошли, побродим по лесу.

Я внимательно следил за Пэем! Он рванулся к ней, но, взглянув на меня, отошел в сторонку и как‑то весь съежился.

— Нет, Голл, мне не очень скучно с этим чудаком. Если ты не возражаешь, пошли гулять вместе.

Она скривила брезгливую гримасу, враждебно взглянула на Пэя и сказала:

— Ну, если тебе так нравится, тогда пошли.

Боже, сколько времени Боллер будет мучить настоящего Пэя? Я понимаю, сейчас его интересует локализация сильных эмоций!

Мы вышли из здания. Голл крепко держала мою руку в своей. Забавно, у меня к ней появилась какая‑то особая нежность, которой раньше не было. С самого начала она для меня была одной из тех многочисленных девушек, которые ради заработка соглашались на эксперименты доктора Крюгге.

Перед началом опытов эти девушки (их было очень много и все они числились под номерами) подписывали бумагу, в которой говорилось, что они не будут иметь никаких претензий к нам, если с ними что‑нибудь случится. Мы же, со своей стороны, брали на себя обязательство осуществлять всяческое лечение, если в этом будет необходимость.

Впрочем, с нашими подопытными никогда ничего страшного не происходило, и никто никогда не имел претензий друг к другу…

— Знаешь, Пэй, — обратилась ко мне Голл, — меня начинают интересовать опыты профессора Боллера. Вчера я встретилась с Катарин, и сама не знаю почему, начала ей рассказывать о двух электронных машинах… Как это называется, подожди, вспомню… Ах да, две электронные модели мозга. Я правильно говорю?

Настоящий Пэй горько улыбнулся и ответил вместо меня.

— Правильно. И никто не мог разобраться, какая из двух машин была моделью мозга?

— Вот именно.

Голл посмотрела на него с любопытством.

— А ты, Сэд, разве знаешь об этом?

— Я Сэд?.. Хотя… Я начинаю, кажется, что‑то понимать… Гм… — он посмотрел на меня. — Пэй, а тебе не кажется, что мои знания пригодились тебе меньше, чем твой… э… метод мышления мне?

Я не ответил на этот давно волновавший меня вопрос. Мы обошли вокруг здания и пошли неглубоким оврагом, который начинался сразу за изгородью. День был светлый, но пасмурный, а иногда с высоких серых облаков срывались крупные дождевые капли. Сначала мы шли молча, а после Голл весело рассмеялась и воскликнула:

— Мальчики, вы почему‑то стали чертовски похожи друг на друга!

Она оттолкнула мою руку и быстро побежала вниз по склону оврага, а Пэй, вернее, того, кого я решил так называть, рванулся за ней, и через несколько секунд их головы замелькали среди кустов, а вскоре совсем исчезли.

Я пошел в том направлении, где они скрылись, и думал над тем, что сказал Пэй и что заметила Голл.

Кажется, в споре с Боллером Пэй оказался прав: мозг, или, лучше, аппарат мышления нельзя делить на две части.

Боллер совершил методическую ошибку. Нужно было бы построить две модели мозга, а после “обучения” периодически обменивать информационные и суммирующие части. Об этом нужно еще как следует подумать.

Скоро я услышал громкие голоса и был страшно удивлен, увидев под деревом Пэя и Голл оживленно беседующими.

— Вы, кажется, помирились?

— А мы с Сэдом никогда и не ссорились, — ответила девушка заносчиво. — Продолжай Сэд, это очень интересно.

— Сначала ты мне расскажи, что у тебя осталось от Катарин?

— Во–первых, эти машины. А еще… Как это выразиться… Странное отношение к Боллеру и прочее…

По дороге домой Голл не переставала болтать об особенностях труда манекенщиц, а у самой двери вдруг умолкла.

— Продолжай, Голл, — сказал Сэд.

Она внимательно посмотрела на меня и на Сэда и медленно покачала головой.

— Я не буду продолжать, — теперь она говорила едва шевеля губами. — Я не буду продолжать до тех пор, пока я не разберусь, кто из вас кто.

15

Путаница, ужасная путаница в голове. Сейчас тайна начинает проясняться, хотя в этих случаях всегда наступает момент, когда боишься признаться в самом главном. Если все, что произошло во время моей последней встречи с Сэдом и Голл верно, то… Нет, окончательный вывод еще рано делать.

Итак, посмотрим на вещи трезво. В лаборатории профессора Боллера (я называю это гигантское сооружение лабораторией условно) осуществляют опыты над изменением сознания людей. Конечно, можно было бы затеять терминологический спор о том, что называть “сознанием”. Однако дело не в названии. Я сужу по себе. Я точно начинаю сознавать, что после каждого перевоплощения во мне что‑то изменяется, что‑то прибавляется или исчезает, и я могу точно указать, от кого я приобрел что‑то новое. Когда я говорю “я приобрел”, то имею, прежде всего, в виду только мне понятную едва уловимую вариацию в моем мышлении, в моих знаниях и в содержании моей памяти. Изменения всех трех компонентов составляют сущность изменения моего сознания.

Один крупный ученый заметил, что каким бы ярким ни было сознание для его обладателя, не существует средств передать это другому субъекту, а поэтому‑то сознание не может быть предметом научного исследования. Не на эту ли гипотезу посягнул Боллер? И не только Боллер, но и доктор Крюгге, которого я никогда не видел, но теперь знаю.

Нет, торопиться с выводами нельзя. Я становлюсь в своем мышлении слишком импульсивным, а это чревато скороспелыми решениями, а потому и глубокими ошибками. Нужно разобраться во всем по порядку. Прежде всего, необходимо поговорить с Сэдом об испытаниях. Я точно знаю, что вчера он вспоминал о каких‑то испытаниях и сравнивал Голл с подопытными девушками.

Профессор Боллер сказал, что я должен до всего додуматься самостоятельно, иначе массовый эксперимент пойдет насмарку. Что ж, если так, то он не будет мне ни в чем препятствовать. Я не прошу, да и не хочу, чтобы он, как учитель, стал за кафедру и прочитал мне лекцию. Быстрее разобраться, пока остаюсь “я”.

Тихонько одевшись и выключив настольную лампу, я вышел в коридор. Голубоватый свет тускло отражался в коричневых плитках пластмассового пола.

Я прошел мимо нескольких дверей и спустился на первый этаж. Странно, что эта удивительная лаборатория никем не охраняется. Дверь в сад была широко открыта, сквозь нее в помещение проникали прохладные струи ночного воздуха и слышался шелестящий среди сосен дождь.

Лифт открылся бесшумно, зажглась яркая лампочка, и я нажал кнопку, которая стояла рядом с цифрой “2”.

Спуск был плавным, но очень быстрым, чувствовалось, как с каждым этажом воздух становился все душнее, с примесью запахов каких‑то лекарств, точь–в–точь как в больнице.