На берегах тумана - Федор Чешко

— Хорошо, если это правда. Даже наверняка правда — с чего бы Гуфа стала мне врать? Так что можешь спокойно возвращаться к своей Рюни.

Лефу будто ледяной воды на спину плеснули. Он вскинул голову, оторопело уставился в Лардино лицо. Лицо было под стать голосу — безмятежное такое, вроде бы даже сонное. Очень спокойное лицо, вот только глаза мокрые да губы дрожат.

— Я ведь понимаю, — говорила Ларда, — ты решил меня пожалеть и остаться. А мне так не надо, когда из жалости. Я сама кого хочешь могу пожалеть, понял? Вот теперь у меня ребенок будет, твой ребенок — чего мне еще?

Леф открыл было рот, но девчонка вдруг повернулась к нему и зашипела яростно:

— Молчи! Не смей врать! Думаешь, я как Истовые — все пропадите, лишь бы мне хорошо?! Если не уйдешь, я родителю скажу, и Гуфе, и всем, что ты меня силой взял, понял? Тебе все равно здесь никакой жизни не станет! Вот прямо сейчас изобью себя камнем и стану кричать!

Ларда поднялась на колени. Обалдело глядя на нее снизу вверх, Леф видел, как девчонка нетерпеливо озирается, кусая губы... Вот, значит, какую помощь она выдумала. Да что ж ты лежишь бревном, ты, вышибала Журчащие Струны, дурак, шваль припортовая, останови же ее!

Как? Рассказать о Крело, о том, что этот Задумчивый Краб куда нужнее Рюни, чем однорукий умелец песнесложения и кабацкого мордобоя? Вот здорово получится: все равно той я без надобности, так что могу и с тобой остаться. На худой, стало быть, конец. Такие утешения не лучше плевка в лицо. Да и не поверит — она не глупей тебя; в этаких делах она во сто крат умнее тебя и сразу раскусит вранье! Хоть самому-то себе перестань лючок занавешивать, будто сумел вытрясти из души слова адмиральского деда о том, что Рюни вовсе еще для тебя не потеряна. Ведь веришь ты этим словам, ведь только на них ты и надеешься, и если даже Рюни все-таки суждена не тебе, а твоему былому соседу по школьной келье, то достанется она ему не просто, ох до чего же не просто! А Ларду сейчас может остановить только одно: поклянись, что уйдешь. Видишь, как просто? Всего-навсего несколько раз шевельнуть языком, и готово дело. Только еще надо суметь заставить этот самый язык шевельнуться. Суметь сказать — в лицо, не отворачиваясь и не пряча глаза, — что все-таки выбираешь другую...

— Что-то многовато здесь стало чудиться всякого-разного, — проворчал Хон, отступая от решетки вслед за вцепившимся ему в плечо Нурдом. Они отошли на полдесятка шагов, и вдруг Витязь тихонько зашептал, щекоча губами Хоново ухо:

— Стой здесь, что бы ни услыхал. Когда я отойду, заговори — вроде ты спрашиваешь, а я на тебя шикаю. И ни с места отсюда, понял?

Он выпустил плечо столяра и пропал. Миг-другой Хон пытался осознать происходящее, потом, опомнившись, сказал громко:

— Ну и долго мы так... — И тут же оборвал себя раздраженным шипением.

Вышло не слишком-то натурально (во всяком случае, так ему самому показалось), и он решил покамест ничего больше не говорить.

Никогда ещё Хону не было так скверно. Хуже нет, чем стоять вот так, ничего не видя, не понимая и дожидаясь невесть чего. Ему мерещились осторожные шорохи, чье-то изо всех сил сдерживаемое и от этого еще более явственное дыхание — не свое ли? Что-то отчетливо и дробно процокало по камню возле самых его ног, и он хватанулся за меч, но тут же сообразил: древогрыз. Потом поблизости вдруг не то упало, не то треснуло, и еще раз, и еще — это было непонятно, а потому страшно, только непонятное вдруг захлебнулось сухоньким мелким хихиканьем, и Хон сплюнул в сердцах: «Бешеному бы тебя на забаву, полоумный!» Он вдруг понял, что сказал это вслух, и запоздало сдавил рот ладонью, хотя уместнее было бы цыкнуть, вроде бы это Нурд его обрывает. А через миг в другой стороне послышался тягучий полувздох-полузевок, и вроде бы осело на камень что-то тяжелое, мягкое. Вот это уже явно не примерещилось, хоть и было почти на пределе возможностей человечьего слуха, и Хон взялся за рукоять меча да поплотней уперся в камень ногами, готовясь к худшему. Но плохого не вышло. С той стороны, где вздыхало, надвинулся негромкий шорох, и, словно глуша его, прозвучал ленивый, с позевыванием голос Нурда: «Зря, наверно, сидим...»

Похоже было, будто Нурд возится у самых Хоновых ног. Он чем-то шелестел, шуршал, потом злобно прошипел нечто вроде: «Погас-таки... До смерти, значит...» Потом все стихло. Опять куда-то ушел? Хон, чуть выждав, присел на корточки и осторожно зашарил вокруг. И нашарил. За долгое воинское бытие столяр многого натрогался да навидался и теперь сразу понял, что это такое. Он торопливо встал, вытирая ладонь о панцирь, а через миг Нурд, явно предупреждая о новом своем приближении, сказал: «Зря, зря сидим, ничего не будет». На этот раз столяр догадался ответить в тон:

— А нам разве есть куда торопиться?

Витязь с ходу ткнулся губами ему в ухо, и это, пожалуй, потрясло Хона куда сильнее всех закрутившихся происшествий.

Похоже, дело вовсе не в превосходстве слепого над зрячим, когда вокруг кромешная тьма. Похоже, что во тьме Нурд вовсе не слеп. Тот самый Нурд, который при свете очага не сумел углядеть под ногами изрядную лужу пролитой пищи, а при лучине едва различал ступени.

Пораженный странностями Нурдова зрения, Хон не без труда принудил себя вслушиваться в торопливый шепот Витязя. Впрочем, «не без труда» длилось лишь миг-другой.

— Я еще наверху чувствовал: следит, — шептал Витязь. — И сюда за нами полез. Следил за нашим огнем. В темноте не видел: шел ощупью, пока отойдем и можно будет светить. Я думал, он один. Но у него под накидкой кресало, а чего зажигать — нету. И руки не пахнут копотью. Думаю, в зале возле спуска еще один — этого дожидается...

Хон зябко передернул плечами. Веселые, однако, дела... А Нурд шептал:

— Я снова уйду. А ты не спеша посчитай до пяти десятков, потом запали лучину и поднимайся в зал. Если там меня не окажется, поднимайся дальше. Ступеней через тридцать в стене впадина — аккурат человеку поместиться. Пройди мимо, потом погаси огонь, вернись да и спрячься. Ежели чужой мимо пройдет — руби. Если кто-то впотьмах красться станет — руби, не окликай. Я-то пойду не крадучись, а другие из наших не пойдут без света.

Нурд ушел. Хон досчитал, докуда было велено, и пошел следом: в левой руке лучина, в правой — меч. Зал оказался пустым, и столяру пришлось-таки подниматься к мелкой пещерке, которую Витязь назвал выемкой (больше всего она походила на устье засыпанного каменным крошевом прохода). Чувствуя себя не воином, а перепуганным древогрызом, Хон вдавился в нее спиною вперед, выставил перед собой меч и стал ждать. Мгла знает, сколько времени сожрало это ожидание. Затекла рука, ныла спина, прижатая к сырому неровному камню, а от попыток расслышать в окружающей тьме хоть что-нибудь не было никакого проку, кроме звона в ушах.