Истоки инквизиции в Испании XV века - Бенцион Нетаньяху

в высочайшей оценке редкой комбинации выдающихся качеств трудов Торкемады, и прежде всего уникальности его Summa de Ecclesia, которая общепризнана в качестве «самого важного труда, написанного в Средневековье по вопросу о папском верховенстве»[1264]. Более того, эти утверждения отражают не только заключения современной науки. На протяжении двадцати поколений, минувших со времён Торкемады, его теологические писания вызывали восхищение многих учёных и эрудированных читателей. Пожалуй, лучше всех выразил высокую оценку Торкемады, разделяемую испанцами в XVI в.[1265], историк доминиканского ордена Эрнандо де Кастильо. Отношение послесредневекового научного мира к Торкемаде хорошо выразил Николас Антонио, уверяющий нас в том, что Торкемада будет пользоваться славой «до тех пор, пока любовь к литературе и страсть к учению будут жить в сердцах людей»[1266].

Пафос литературного творчества Торкемады, представленного в сорока книгах и трактатах[1267], направлен на то, чтобы утвердить или восстановить старые верования и взгляды Церкви как отличающиеся от некоторых идущих вразрез с ними концепций, внедрившихся в теологическую мысль предыдущего столетия. То, что он не достиг всех своих целей, ясно из последующих событий. Но также ясно, что ему удалось многое, достаточное для того, чтобы повлиять на ход истории. Примечателен тот факт, что в эпоху, когда европейская культура следовала курсом возрождающегося классицизма и на Церковь обрушились гигантские волны полудемократической гуманистической Реформации, Торкемада сумел оказать столь важное историческое влияние одной лишь силой схоластической теологии, которая в основном была антиревизионистской, антигуманистской и, прежде всего, антидемократической.

Он появился на сцене церковной истории в то время, когда неразрешимый конфликт в Церкви грозил снова разорвать её на части. В тот момент казалось, что раскол залечен и борьба между папой и собором поутихла, но назревавший конфликт вспыхнул с новой силой. Папство вновь подверглось резкой атаке со стороны вскипевшего соборного движения, и лояльность церковников переходила с одной стороны на другую, зачастую в соответствии с направлением течения битвы. В сравнении с другими ведущими церковниками того времени, такими как Чезарини, Энеа Сильвио, Николай Кузанский и Панормитан, Торкемада отличался постоянством политики и искренней целеустремлённостью — точнее, твёрдой и неуклонной защитой традиционной платформы католического христианства.

Поддержанный в основном сильно пошатнувшимся в тот момент авторитетом папы и полудеморализованной постоянными отступлениями и унижениями папской партии, Торкемада оказался на Базельском соборе на стороне безнадёжного, казалось бы, меньшинства, и в течение долгого времени казалось, что он пытается защитить обречённую позицию. Только его мужество, упорство, рвение и идеализм, продемонстрированные при этой защите, повлияли на исход этой неравной борьбы и спасли ситуацию для папства. Недаром благодарные понтифики наградили его титулом «Защитник Веры и Заступник Церкви»[1268].

Эти события, должны мы напомнить, происходили в период между Уиклифом и Лютером. Фундамент Церкви заколебался от землетрясений, предвещавших приход Реформации. Потеряв в силе и престиже от раскола и ограниченное в своих прерогативах Констанцским собором, возобновлённое папство стояло перед выбором: должно ли оно продолжать пасовать перед соборным движением и в конце концов превратиться в раболепного агента — или же сбросить кандалы, в которые его заковали в Констанце, и восстановить прежнюю независимость?

Концилиаристы были решительны в стремлении держаться за свои достижения — решение Констанцского собора от апреля 1415 г., провозглашавшее подчинение папы собору, и ряд «поправок», которые им удалось произвести в управлении Церковью[1269], составляли часть их программы реформ, которая теперь, в Базеле, должна была быть закончена. Но на их пути стоял папа Евгений IV, который не только противился запланированным ими изменениям, но и отнёсся к решению собора от апреля 1415 г. как к клочку бумаги. Всем своим поведением он пытался доказать, что это он, а не собор находится у власти и определяет правила игры для христианского мира. Так начался спор о первенстве, который оказался в фокусе интереса собора. Торкемада стойко защищал папу, но его задача казалась практически недостижимой. Доводы в пользу позиции собора были построены такими мудрыми и блестящими людьми, как Жерсон, д'Альи и Дитрих из Нихайма. Торкемаде предстояло сделать то же самое в пользу папы, или, точнее, в пользу принципа папского примата, который не пользовался популярностью и казался вышедшим из моды перед лицом господствующего течения мысли того времени.

В оглушительном шуме сильнейших противоречий его голос звучал, однако, громко и ясно, неуклонно завоёвывая всё больше внимания и уважения к отвергнутой было точке зрения. Но его единственным настоящим союзником в этой борьбе был, в течение достаточно долгого времени, только папа Евгений IV, человек большого мужества и политической проницательности, способный с упрямой решимостью воевать за то, что считал своими святыми правами. Но сами по себе эти качества, какими бы полезными они ни были, не спасли бы его от позорного поражения, так же как аналогичные качества не помогли другим папам, которые столкнулись лоб в лоб с соборным движением. Фактически, все папы, которые были смещены или отреклись от престола (в предыдущие два десятилетия их было пять), цеплялись за свой пост с исключительным упорством, даже несмотря на подавляющее превосходство противников. Соборная партия знала, как бороться с ними. Она преодолела самых упрямых пап и наверняка справилась бы и с Евгением IV, если бы не два важных фактора, сыгравших в его пользу. Первым было нежелание христианского мира снова пройти через агонию ещё одного раскола, а вторым — папская контратака, кампания, сопровождавшая антисоборные шаги папы.

Возглавлял эту кампанию Торкемада, и именно здесь он внёс свой наибольший вклад в папское дело. Эта кампания привела многих сторонников соборной партии к сомнению в самой возможности низложения папы. Она усилила таким образом общее нежелание сместить его, ослабив тем самым моральную привлекательность собора. Семи лет страстной и непрерывной агитации хватило, чтобы повернуть течение вспять. Когда соборная партия подошла, наконец, к попытке формального «устранения» Евгения IV, их дело уже было проиграно.

IV

Часто предполагают, что если бы соборное движение в Базеле вышло из борьбы победителем, то Реформации можно было избежать, а Европа была бы спасена от трагедий и ужасов последующих религиозных войн. Это возможно, даже очень возможно. Но никакого урока из этого ретроспективного взгляда извлечь нельзя.

Никто из живших в середине XV в. не мог предвидеть военные последствия Реформации, которая ещё не родилась. Но даже предположив, что такое предвидение могло озарить кого-то, это вряд ли свернуло бы многих сторонников папства с их пути.

Вопрос, который стоял перед ними и их противниками, был, по существу, следующим: может ли Церковь претерпеть столь радикальное изменение, как это предлагали защитники реформ, не развалившись на