Крах волшебного королевства. Красная лисица - Карл Хайесен

задержатся ради этого чертова англичанина. Карпентер начал расталкивать их, вздрагивая, когда кобура «беретты» впивалась ему в живот, и наконец догнал Карбони. Вклинившийся в дверной проем, Карбони улыбался ему, глядя снизу вверх и утирая пот.

— Я принял великое решение. В отделе по борьбе с терроризмом хотят сами возглавить операцию, того же потребовали карабинеры. И те и другие считают, что они лучше других подходят для этой цели. Я удовлетворил их всех. Карабинеры будут двигаться с севера, люди Веллоси с юга. Я итальянский Соломон. Я решил разделить Баттистини на два ломтя.

Карпентер смотрел на него холодно.

— Простите мне мое легкомыслие. У меня нет причины для смеха. В любой момент Баттистини может убить вашего человека. Может быть, он уже сделал это. Мы движемся вперед в темноте, в темноте мы будем спотыкаться в лесу.

— Вы не будете дожидаться рассвета?

— Ждать — значит подвергать жизнь вашего человека очень большому риску. Если вы хотите помолиться, Карпентер, сейчас самый подходящий момент.

Они уже вышли из здания.

Приглушенные команды, едва слышные. Люди в сером полусвете натягивают на голову тяжелые маскировочные полотнища, которые мешают любым движениям, кроме движения вперед. Слышно, как взводят курки. Приглушенный смех. Топот ног, уходящих и исчезающих в последних тенях ночи. Здесь должно быть окровавленное стремя, Арчи, и красный плащ и человек, науськивающий остальных криком: «Ату!»

Группа с Карбони в центре отправляется к дороге, и рядом с ним идет невысокий, плотный человек в толстом свитере с погнутым дробовиком, похожий на фермера. Он держит ружье на внутреннем сгибе локтя.

* * *

С жесткого голого матраса своей тюремной постели Франка Тантардини услышала в коридоре шаги человека, обутого в башмаки с мягкими подошвами. Болт отодвинули, в замочную скважину вставили ключ, повернули., и вошел человек, который допрашивал ее.

Он улыбнулся женщине, лежавшей на койке, подперев голову сложенными руками. Ее золотые волосы рассыпались по одной стороне подушки.

— У меня для тебя новость, Франка. Кое-что, что ты хотела бы узнать.

Ее глаза сначала сверкнули, потом потухли, как если бы интерес на мгновение выдал ее, но потом восторжествовала дисциплина.

— Я не стал бы тебе этого рассказывать, Франка, но думаю тебе будет приятно услышать о нашем успехе.

Невольно она привстала с постели, отняла руки от шеи, потом снова подперла голову руками.

— Мы знаем, где он, твой маленький лисенок, Франка. Мы знаем, где он скрывается, в каком лесу, возле какой деревни. Сейчас они окружают это место. При первом же свете дня они начнут наступление на твоего маленького лисенка.

Свет единственной лампочки из-за проволочной сетки освещал морщинки на ее лице. Мускулы ее рта подергивались.

— Сначала он убьет свинью.

Мужчина тихо рассмеялся.

— Если у него хватит мужества, когда вокруг него окажутся вооруженные люди.

— Он убьет его.

— Потому что Франка велела ему убить? Потому что Франка, находясь в безопасности в своей камере, приказала ему это? Он напустит в штаны, руки его будут трястись, когда он будет окружен, и со всех сторон на него будут направлены ружья, и он мертвец, если сделает то, что ему велела сделать его Франка?

— Он сделает так, как ему было приказано.

— Ты уверена, что можешь сделать солдата из сопляка? Ты ведь так его назвала, Франка?

— Уйдите.

Она была готова плеваться от ненависти.

Мужчина снова улыбнулся.

— Пусть тебе приснится неудача, Франка. Доброй ночи, и, когда ты останешься одна, думай о юноше, о том, как ты его уничтожила.

Она протянула руку, схватила одну из своих парусиновых туфель, стоявших у кровати, и швырнула в человека, стоявшего в дверях. Но он успел увернуться. Потом засмеялся и, улыбаясь, посмотрел на нее.

Она слышала, как ключ повернулся в замочной скважине, а болт задвинули.

* * *

Звук, произведенный Джанкарло, когда тот перевернулся с боку на спину, разбудил Джеффри Харрисона. Проснувшись, он почувствовал острые укусы проволоки на запястьях и щиколотках. Первое и инстинктивное движение его тела, когда он попытался расправить руки и ноги, вызвало натяжение шнура, узлы врезались в его запястья и лодыжки. Человек, который просыпается в аду, кто приговорен к великой мести! Ничего, кроме проклятой боли — это первое ощущение, первая мысль, первое воспоминание.

Боже, сегодня утром я умру.

Мыслительный процесс превращается в явление физического порядка, и напуганное тело принимает положение зародыша, порожденное страхом. Нет ничего — нет защиты, негде скрыться, некуда спрятаться. Утро моей смерти. Он почувствовал, что его бьет озноб, и это ощущение дрожи было всепоглощающим. Боже, утро моей смерти.

Первые лучи дня стали просачиваться в лес. Еще не рассвет, но его предвестие в серых пастельных тонах, позволяющее ему разглядеть линии ближайших древесных стволов. Сегодня утром, под пение птиц, в девять часов утра. Неясная форма, зыбкая и туманная, на которой трудно сосредоточиться, — это Джанкарло поднялся, встал над ним и посмотрел сверху вниз. Джанкарло, привлеченный движениями Харрисона, созерцающий жирного гуся, которого он приготовил к празднику.

— Который час, Джанкарло?

Он мог слышать тиканье часов на своей руке, но не видел их.

— Чуть больше четырех…

Маленький ублюдок выучил роль тюремщика, подумал Харрисон, взял на себя любезность сопровождать приговоренного к смерти к месту казни. Приглушенный голос:

— Не беспокойся, малый, это быстро и не больно.

Теплые глаза, полные сочувствия. Но это не помогало бедному малому, которого должны были в девять повесить. Что ты об этом знаешь, Джеффри? Я читал об этом. Это были другие люди, Джеффри. И половина ублюдского населения говорила: весьма полезная штука. А по отношению к преступнику никакого сочувствия. Заслуживает то, что получает.

Это все относилось к людям, которые убивали полицейских или насиловали детей. Но это совсем не касается несчастного Джеффри Харрисона.

— Ты спал?

— Немножко.

Джанкарло сказал просто:

— На земле было очень холодно.

— Я спал очень хорошо. Снов не видел.

Джанкарло вглядывался в него, в его лицо, медленно проступавшее в прибывающем свете.

— Это хорошо.

— Хочешь поесть?

Он готов был дать себе пинка за эти слова, готов был плюнуть на себя.

— Нет, я не собираюсь есть… не сейчас… позже, позже я поем.

Одного содержать дешевле. Содержать семью из одного человека — более выгодно. Глупый человек, Джеффри. Должен был захватить с собой калькулятор, тот, который был у тебя в офисе на столе, которым ты пользовался, чтобы производить все арифметические действия ICH, и тогда бы ты понял, что мальчик купил еду только на одного и сколько лир он таким образом сэкономил. Только для одного, потому что останется только один рот. Он снял тебя с довольствия,