ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ - ГАРРИ ТАБАЧНИК

Если восстановление независимости балтийских стран основам советской империи не угрожало, то выход из нее Азербайджана эти основы подрывал. Азербайджан ставил под вопрос правомерность не только сталинских приобретений, но и приобретений ленинских, а иными словами, само существование советского государства. Наследники Ленина в Кремле использовали все меры к тому, чтобы опять, как и он когда-то, сохранить Российскую империю.

В апреле 1920 года, когда Кремль еще признавал независимость Азербайджанской республики, Ленин подписывает секретный декрет о назначении будущего директора нефтяного управления Баку. Затем 11-й армии, во главе которой стоят Киров и Орджоникидзе, отдается приказ взять Баку. „Советская власть въезжает сюда на бронепоезде”. Спустя год в Москве выходит очередное издание ленинского труда „Империализм, как высшая и последняя стадия капитализма”, в предисловии к которому автор пишет, что, издавая впервые эту свою, по сути дела являющуюся обвинением империализма, книгу в 1916 году из-за цензуры вынужден был заменить ссылки на Российскую империю ссылками на Японию. Но в 1921 году ничто не могло помешать ему произвести перемены в тексте. Он этого не сделал, поскольку к тому времени сам взялся за создание своей империи и стремился удержать все, что мог, из того, что осталось от бывшей царской империи, на которую, как мы видим, его критика империализма не распространялась.

Действия в Азербайджане — один из примеров все той же последовательной непоследовательности нынешнего главного хозяина Кремля. Постоянное, типично ленинское маневрирование Горбачева, предполагающее тайное осуществление разработанных им планов, оставляет тайной и его истинные цели. Известны ли они ему, или он лишь реагирует на события, и прав Киссинджер, однажды сказавший, что „никто не знает, что такое перестройка, включая и самого Горбачева”? После последней встречи с ним с глазу на глаз академик Сахаров рассказывал, что Горбачев заверил его в том, что „будет твердо проводить ту линию, которую считает нужной, несмотря ни на какое давление”. Его возвращение через пять лет после начала программы реформ, которая должна была избавить страну от удушающего центрального планирования, к пятилетнему плану свидетельствовало об отсутствии твердой линии и в значительной степени подтверждало мнение бывшего американского государственного секретаря. Принятие пятилетнего плана служило неопровержимым доказательством провала первой пятилетки перестройки. По мнению партий-цев-реформаторов, высказанному после самого „революционного” февральского пленума, сделанное им — это „несколько небольших шагов вперед”, практически не затронувших огромную армию партбюрокра-тов, все еще сохраняющих за собой громадную власть. Это позволило М. Джиласу сделать вывод, что „в нынешнем виде перестройка успешной быть не может”.

„Идеологически” Горбачев по-прежнему опирался на некую амальгаму, в которой основное место отводилось псевдоромантике ленинских времен и совершенно не сочетающихся с ней требований диссидентов

об установлении правового государства и солженицынских призывов к повышению роли Советов. Он продолжал, в основном, верить в ту советскую систему, которая привела его к власти, хотя и пытался приспособить ее к требованиям времени. Без коммунистической партии он ее себе не представлял. Для него по-прежнему анафемой звучали слова Плеханова, заметившего, что и для страны, и для партии было бы лучше, если бы она не брала власти в свои руки. Хотя в интервью американскому телевидению правая рука Горбачева, как его называют на Западе — либерал — А. Яковлев признал, что в прошлом советская пропаганда была лживой, убеждая людей в том, что плохое — это хорошее, и наоборот — это признание на идеологические основы партии все еще не распространялось. По-прежнему предлагается глядеть на мир через все те же ленинские очки, очищенные от наносной грязи сталинизма, которые, однако, от этого не перестают показывать действительность в искаженном виде. Туман ленинизма все еще мешает обращению к реальности. По-прежнему преобладает желание видеть мир таким, как предлагает теория, разум все еще никак не может одержать верх над фантазией. Разум спит, а „сон разума, как напоминает известный афоризм Гойи, „рождает чудовищ”. О том, что рационализму еще далеко до победы, свидетельствовал ответ студента в Высшей партийной школе, который на вопрос американского гостя, как и в былые времена, принялся доказывать, что по теории все было правильно, но вот исполнение подкачало. По мнению московского автора, „это сейчас наиболее распространенный работающий стереотип”. Ну как тут не вспомнить о стихотворной мудрости Андропова, утверждавшего, что „не власть портит людей, а люди портят власть”!

Но что думает народ о теории и практике коммунистов, дала представление прошедшая под лозунгом „Партию палачей собственного народа — на суд, а не в Советы!” демонстрация в декабре 1989 года в Новосибирске. А об отношении к партии в столице руководитель Московского партклуба И. Чубайс рассказывал: „На Пушкинской площади, когда спецназовская машина забирала демонстрантов „Демсоюза”, сначала, как обычно, скандировали: „Фашисты! Фашисты!А потом кто-то крикнул: „Они не фашисты, они — коммунисты!” И все стали в знак позора кричать: „Коммунисты! Коммунисты!”

Цель Горбачева — создать впечатление, что, избавляясь от представителей предыдущих поколений в руководстве, он тем самым избавляется от прошлого, с которым его поколение, дескать, ничего не имеет общего и за которое ответственности не несет, что возглавляемая им КПСС будет иной партией. Принявший новую платформу ЦК и в феврале 1990 года отказался последовать призыву Ельцина, (единственного проголосовавшего против платформы как раз потому, что она недостаточно порывает с прошлым),принести извинения народу за годы своего правления, как это было сделано чехословацкими коммунистами. Но и до открытия февральского пленума секретарь Межрегионального союза А. Мурашов, выступая на конференции партклубов, сказал, что „коммунистическая партия совершила столько преступлений, на ее совести столько человеческих жизней, что в глазах народа это не отмыть уже ничем, доверие к КПСС не восстановить уже никогда”.

Однако Горбачев уверен в обратном. И он не одинок. В дни пленума телевидение показало молодого человека, заявившего, что он был и останется коммунистом. Таких, как он, немало. Люди привыкли к тому, что ими руководят, и не представляют себе, как можно жить иначе. Они привыкли к „своему” тюремщику, как привыкают к нему многие годы проведшие в заключении. Горбачев считает, что партию можно обновить. Он провозглашает курс на ее демократизацию. Но это не новость. В одной из „Историй КПСС’’раздел, посвященный событиям 1935—1937 гг. заканчивается главой, которая так и называется „Курс на развернутую внутрипартийную демократию”. В новой февральской платформа не только даются обещания демократизировать партию, но и говорится о ее возможном отказе от монополии на власть. Но что это означает? Ведь до 1977 года, когда по указанию Брежнева появилась статья шестая, законодательно закрепившая „направляющую и руководящую роль партии”, такой статьи в сталинской конституции 1936 года не существовало, однако это не мешало партии держать всю власть в своих руках. Отмена статьи — шаг значительный, но он скорее символический. Партия эту статью ввела, она же делает царственный жест и дарует

теперь ее отмену. Это отход на заранее подготовленные укрепленные предшествующим опытом управления, без ссылок на конституционные статьи, позиции. „Партия, — по меткому замечанию А. Безансона, — расположившаяся в России, как армия в оккупированной стране”, теперь решается от абсолютизма перейти к конституционной форме правления. Только одно это к ослаблению ее власти не приведет. Реальным испытанием желания партии приступить к соревнованию в борьбе за власть явится демонтаж партийных организаций на предприятиях, в КГБ, армии, МВД, министерствах, суде, прокуратуре, средствах массовой информации, переход партии на полный хозрасчет, на существование за счет членских взносов и средств, вырученных от продажи партийных изданий.

Но и это еще не все. Другие партии должны располагать точно такими же возможностями, как и КПСС. Предстоит создать систему контроля над деятельностью всех партий. Особое внимание следует обратить на деятельность Ведомства, в недрах которого, как считают многие наблюдатели, и родилась сама идея перестройки, которую было задумано провести с одним персонажем в главной роли, но осуществлять которую пришлось с другим. Именно КГБ, обладавший к тому времени, когда его покинул Андропов, колоссальной силой, имевший своих наделенных огромными правами уполномоченных во всех государственных, промышленных и армейских учреждениях, способный самостоятельно решать любые государственные проблемы, и привел к власти ученика своего многолетнего шефа. Предположения о том, что долголетний ближайший сотрудник Андропова В. Крючков непосредственно руководил внедрением идеи перестройки, подтв ердились его введением в Политбюро и тем важным с точки зрения кремлевской табели о рангах фактом, что не кому-либо другому, а ему было поручено выступить с докладом „Великий Октябрь” в том октябре 1989 года, когда рушились порожденные последствиями „великого октября” режимы в Восточной Европе. Это указывает и на то, на кого намерено опираться в новых условиях советское руководство. Не случайно, что никто иной как председатель КГБ вдруг оказался с „рабочим” визитом в Польше, едва Т. Мазовец-кий занял пост главы правительства. Созданная КГБ сложнейшая охватывающая все общество структура, способная, по мнению властей, выдержать любые толчки бушующих масс, должна сохранить каркас власти, несмотря на крошащуюся фасадную облицовку.