ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ - ГАРРИ ТАБАЧНИК

В Волгограде возмущенные граждане занимают дачи, которые построили себе местные партийные бонзы, и заставляют уйти в отставку их местного главу. То же происходит в Свердловске. В Тюмени под давлением жителей подает в отставку весь обком, обвиненный в коррупции. В Чернигове рассерженные граждане обнаруживают в багажнике попавшего в автоинцидент пьяного партийного чинуши колбасы, которых в магазине днем с огнем не сыщешь, и вынуждают покинуть свой пост черниговского партийного босса. Хотя все это могло произойти и не совсем так стихийно, как выглядело на первый взгляд. Уж очень кстати все это оказалось перед самым пленумом. Членами ЦК, которые осмелились бы выступить протйв генсека, это должно было быть воспринято как предупреждение. Этой цели служила и гигантская демонстрация, состоявшаяся в Москве накануне открытия пленума. Горбачев, чья роль в ее организации вскоре перестала быть секретом, хотел бы, чтобы этим все и ограничилось. Для него важно было в эти решающие часы нанести противнику еще один психологический удар.

И вот к всеобщему удивлению московское радио и телевидение оповещают о времени и месте проведения митинга. Милиция, появившись без привычных резиновых дубинок, проявляет поразительную предупредительность и потрясающую вежливость. Спецназовских машин не видно. На трассе от парка культуры им. Горького по Садовому Кольцу и до Манежной площади царит удивительный порядок. Отлично работают репродукторы, доносящие слова ораторов к тем, кому не хватило места на площади. По приблизительным данным, на демонстрацию вышло более полумиллиона человек. Присутствующим, над которыми реют плакаты: ,Да здравстует Февральская революция 1990-го!”, кажется, что они дописывают последние строчки в начатой в далеком феврале 1917 года кошмарной главе истории их страны. Они будто бы на самом деле подтверждали сделанный за три столетия до того Джованни Вико вывод о том, что историю творят не герои, а люди. Обо всем этом будут говорить позже. А до московской демонстрации, особенно после незадолго до того проведенного в Питере с легкой руки местного партийного босса Б. Гидаспова антиперестроечного митинга, поговаривали о наступлении реакции. Затем реакционеры собирают около четырех тысяч человек в Останкино. Вот в ответ на эти выступления рождается идея, как говорит депутат И. Заславский, „продемонстрировать мощь и солидарность демократических сил... провести народный референдум”.

Атаку открывают „Московские новости”, где явно с „высочайшего” благословления заместитель главного редактора газеты В. Третьяков, впервые^Н^ыто называя его по имени, нападает на Лигачева, осуждая его за „поддержку наиболее нездоровых черт социализма” и за предложения „решать проблемы страны, исходя из ошибочного опыта прошлого”. Сколько угодно могли распространяться слухи о том, что противники реформ намерены дать бой и что, возможно, генсеку придется расстаться со своим постом, а он продемонстрировал, в чьих руках находятся нити управления.

Руководители Межрегиональной группы, официально выступившие в роли организаторов демонстрации, позднее подтвердили, что Горбачев способствовал ее проведению. В данном случае их цели совпали. Пока все еще не было альтернативы Горбачеву. Именно сейчас остро ощущалось отсутствие Сахарова, которому все опросы общественного мнения отдавали предпочтение перед всеми остальными политическими деятелями страны. В новой обстановке, когда у всех в памяти жив был пример Гавела, практически из тюремной камеры переехавшего в президентский дворец, человек, первым потребовавший отмены монополии партии на власть, при прямых выборах главы государства мог стать серьезным противником Горбачева, который, как всем это было очевидно, теперь воспринял как раз то, о чем говорил Сахаров в своем последнем выступлении на съезде народных депутатов. Исчезновение академика оказалось очень кстати и загадочно произошло как раз в тот момент, когда его дальнейшее пребывание на политической арене грозило из игры в демократию перерасти в борьбу за власть. В стране, слишком хорошо знакомой с бесшумной и не оставляющей следов деятельностью КГБ, это не могло не вызывать подозрений. Демонстрация, которая, будь жив Сахаров, могла бы стать демонстрацией в поддержку его и его сторонников, стала, таким образом, демонстрацией в поддержку Горбачева, поскольку раскол сил накануне пленума мог сыграть на руку лишь противникам реформ, сопротивление которых, доказывали горбачевцы, может быть преодолено, только если полномочия их лидера будут значительно расширены. Ранее в статьях в „Литературной газете” , а затем в „Новом мире” уже была высказана мысль о необходимости наделения, как считает печатающийся в независимой прессе публицист, „совершенно не подходящего на эту роль человека властью всесоюзного диктатора.” Иными словами, неконституционный френч диктатуры генсека предлагалось сменить на не столь пугающую, сшитую по последней моде и надетую с одобрения народных представителей конституционную тройку сильного правителя. Но выступающие на питерском митинге называют носителя тройки слабовольным. Комики высмеивают его со сцены. Советский человек, непривычный к обычным в западных странах шаржам и карикатурам на руководителей любого ранга, видит в том, что такое разрешается, — проявление слабости.

С другой стороны, не устраивает Горбачев и тех, кто добивается большей демократизации и кто после отказа в декабре 1989 года обсуждать статью 6-ю, вышел на демонстрации с плакатами, на которых были изображены фотографии его и Сталина со стоящим между ними знаком равенства. Всем было хорошо известно, что в каждом коммунисте всегда таится маленький Сталин. Росту популярности Горбачева это не способствовало.

Однако его сторонники продолжали настаивать, что он именно тот человек, который сейчас необходим стране, иными словами, они по примеру Древнего Рима требовали предоставления ему в период серьезной опасности диктаторской власти. Они ссылались на то, что возражения со стороны коллективного руководства — Президиума Верховного Совета — помешали введению войск в Баку сразу же после армянского погрома 12—13 января. Пленум пошел им навстречу. Принятый им проект новой платформы партии предусматривает создание в Советском Союзе президентской формы правления, а это значит, что в руках Горбачева будет сосредоточена фактически неограниченная власть, что таит огромную опасность, как на то не преминул в свое время обратить внимание Сахаров. Видимость конституционности должна прикрыть неограниченную монархию, некий просвещенный абсолютизм а ля Людовик Х1У начала ХУШ века, перенесенный в конец XX, что, быть может, и справедливо, поскольку разрыв в двести-триста лет в развитии общества приблизительно правильно отражает степень российской отсталости, но что, тем не менее, чревато опасностями, поскольку никто не знает, как долго удержится просвещенный абсолютизм а ля Горбачев Первый и не деградирует ли он в нечто уже знакомое, вроде Сталина Второго, превратившись в сталинизм нового типа. К тому же Горбачев по мере концентрации власти в своих руках, в отличие от культивируемого им за рубежом образа мастера улыбок, внутри страны все чаще демонстрировал „железные зубы”. Он все чаще пользуется своим президентским молотком для того, чтобы прервать неугодных ему ораторов, не всегда сдерживает себя, прекращает обсуждения, если они гневят его, угрожает редакторам. Он явно тяготеет к такой форме правления, при которой „государство может быть сохранено лишь тогда, когда всей полнотой власти наделен один человек”.

К чему ведет такая власть, дают представление события в Азербайджане.

„В ночь с 19 на 20 января 1990 года части советской армии, дислоцированные вокруг столицы Азербайджана, двухмиллионного города Баку, начали операцию по внедрению в город. В 00 часов 20 января началось применение оружия против жителей, занявших по приказу Народного Фронта Азербайджана все дороги, ведущие в город. У Сальянских казарм солдаты открыли огонь по гражданскому населению, появились первые убитые и раненые... Давили танками людей и машины, в том числе раздавлены две машины „скорой помощи”. Предварительные итоги кровавой ночи — 300 убитых и 700 раненых. Все больницы Баку забиты”, — это строки из поступившего на Запад Заявления азербайджанской социал-демократической группы.

Показания очевидцев дополняют картину вторжения в столицу союзной республики.

Врач „скорой помощи” М. Мамедов: „С 0 часов до 8 утра было 29 трупов молодых ребят (до 30 лет). Это только в одной больнице”.

Врач М. Гаджиевич: „Применялись пули минно-взрывного действия и со смещенным центром тяжести. В наше отделение поступило примерно 20 человек раненых такими пулями”.

Врач У. Мамедов: „20 января группа молодежи человек около 100—200 стояла во дворе больницы, рядом 8—10 солдат и один офицер. Парень подошел к офицеру и сказал: „Разве так можно — в мирное время стрелять в безоружных”, — офицер вынул пистолет, выстрелил этому парню в лоб и убил на месте.”.