Фенэтиламины, которые я знал и любил. Часть 1 - Александр Шульгин

Раздался телефонный звонок. Звонила Венди, она спрашивала, когда я приеду к ним. Сквозь оцепенение до меня дошло, что сегодня был тот день, когда я должна была ехать в округ Марин и побыть с Венди и Брайаном (Энн уехала учиться в колледж). Я услышала свой охрипший и тусклый голос, который объяснял дочери, почему я должна была изменить свои планы: «Милая, у меня ужасный насморк! Я не могу сдвинуться с места! Со мной такого уже давно не случалось».

- О, мамочка, бедная моя! Тогда не беспокойся за нас. Я все скажу Брайану, и мы просто позаботимся о себе сами. Увидимся на следующей неделе, когда ты выздоровеешь.

- Спасибо, моя сладкая. Мне выписали рецепт, и я поправлюсь через день-два. Я позвоню вам, когда все пройдет. Прости, что не позвонила вам раньше, малышка. Не могла ни о чем думать, кроме как о пульсирующей боли в голове!

- Обязательно отдохни, - посоветовала мне Венди. - Позаботься о себе. Поговорим попозже, когда будешь чувствовать себя лучше.

Положив трубку, я закурила. Я подумала о своих детях, о почти болезненной гордости за них.

Я хорошая мать. Несмотря на все свои промахи, я все-таки чертовски хорошая мать.

По моим щекам катились горячие слезы.

И как это сопрягается с душераздирающим образом мелкой личинки? Или эта гнусная, грязная тварь, лежащая на дне колодца, осталась во мне с детства? Она жила там с той поры, когда я была ребенком, стараясь, чтобы ее не замечали?

- Да, - был мне ответ.

А ненависть? Эта убивающая ненависть, она тоже живет во мне с детства? Это я сама ненавижу себя? Откуда это взялось во мне?

Я вспомнила себя маленькой и услышала, как кто-то говорит мне, что от моей одежды всегда неприятно пахнет.

Кто-то сказал мне это в детстве. Ребенок интуитивно знает, что это означает. Твой запах - это продолжение тебя самого, все пахнут собой. В итоге получается, что я девочка, чья душа дурно пахнет. Мое «я» плохо пахнет. «Я» - это неприятный запах.

Кто мог сказать мне такое? Гувернантка? Обычно у нас с братом были добрые, любящие нас гувернантки, но попались нам две женщины, которых нельзя было отнести к таким. Одна из них была немка с вечно поджатыми губами. Она не любила нас, мы чувствовали и знали это, Бой и я, но она долго у нас не задержалась. Гораздо позже нам сказали, что она восторгалась очень плохим человеком по фамилии Гитлер.

Могла ли она успеть сказать мне это? Угрюмая фашистка, которая заботилась о детях еврея?

За последние десять лет мои отношения с матерью наладились; я любила ее и знала, что она любит меня. Однако я всегда считала, что она не любила меня по-настоящему, когда я была маленькой. Тогда она была несчастлива с моим отцом, и, когда она говорила со мной, я улавливала в ее голосе те же самые чувства, что и в ее разговорах с отцом, - нетерпение, досаду и раздражение. По старым фотографиям я знала, что она носила меня на руках и прижимала к себе, когда я была малышкой, но я не могла припомнить, чтобы она с любовью прикасалась ко мне или крепко обнимала, когда мы с Боем подрастали уже в Италии.

Ее любимцем был мой брат, и ему было об этом известно. В это трудно поверить, но он не пользовался своим положением, вместо этого он стал моим союзником. Помню, однажды он взял вину на себя, когда я что-то натворила. Как и я, он знал, что наша мать никогда не будет сердиться на него по-настоящему.

Бедная моя мать! Неужели я накопила в себе ее прорывавшееся порой нетерпение и разочарование и создала из них такого монстра? Неужели гувернантка-немка лишь что-то добавила к тому, что уже обрело форму в моем подсознании как мой образ самой себя в виде чего-то дурно пахнущего и ужасного?

Ненависть, подумала я. Откуда я ее взяла?

Если бы ты подозревала, что, по сути, ты всего лишь отвратительное грязное пятно, что бы ты захотела с собой сделать? Отвергнуть, разумеется. Убить, бесследно истребить. Та часть тебя, которая отождествляла себя с могущественными взрослыми, и то, что ты воспринимала как негативные чувства по отношению к себе, превратились бы в судью, склонного выносить смертные приговоры, в палача.

Мой отец всегда относился ко мне с любовью, теплотой и заботой. И мой брат - тоже. Почему, с удивлением подумала я, я не смоделировала свой образ на основе чувств, которые питали ко мне они?

Другая часть тебя сделала это, иначе ты давно уничтожила бы себя.

Я открыла глаза и встала с дивана. Я пошла на кухню и приготовила себе чашку горячего чаю.

Хватит. На сегодня я сделала предостаточно. Больше ничего не буду. Перерыв.

Внезапно я почувствовала острую боль под левой лопаткой. Она кольнула меня и исчезла. Я задержала дыхание. Эта боль означала, что я должна продолжать. Никаких перерывов не будет. Время для передышки еще не пришло. Боль также была символичной иллюстрацией того, что может произойти в теле, когда игнорируются потребности психики.

Ладно, я все поняла. Но я хочу немного передохнуть. Я действительно устала. Ради Бога, может, хватит на сегодня?!

Колющая боль пронзила меня снова, на этот раз в плече. Я с изумлением поняла, что эти части тела были выбраны не случайно. Боль под лопаткой или в плече не заставила меня думать, что всему виной какое-то повреждение или болезнь.

Ну хорошо, хорошо. Возвращаюсь назад к работе.

Я вернулась на диван, сделала два больших глотка чаю, снова поджала ноги и закрыла глаза.

И что я должна делать с этой личинкой-образом самой себя? Как мне исцелить этот больной маленький кусок дерьма?

Полюбить его, получила я ответ.

Я уставилась на подобострастное существо на дне колодца и вдруг поняла, что должно произойти дальше. Теперь я видела, что личинка лежала в старой, порвавшейся корзине, а корзина была прикреплена к веревке, которая уходила наверх и была обвязана вокруг своеобразного рычага с ручкой. Я могла дотянуться до нее. Я начала очень медленно наматывать веревку на рычаг, чтобы ничего не сломалось или не упало.

Когда испачканный розовый комок стал приближаться ко мне, я увидела, что это была вовсе не личинка, а младенец. Он был истощен, его кожа была, скорее, серого, а не розового цвета, и лежал он в своих испражнениях. Ребенок умирал.

Когда я достала его из корзины, моей первой мыслью была мысль о том, что это существо срочно необходимо вымыть и вытереть, а в моем распоряжении был лишь пучок листьев.

Это не Оно, это Она. Конечно. И сейчас не время беспокоиться о грязи. Она слабеет. Что мне теперь делать?

Пока я стояла у колодца с крошечным дрожащим комочком на руках, у меня в желудке открылась дверь.

А, понимаю. Хорошо. Внутри меня она выживет. Дверь закрывается. Я должна быть матерью, кормилицей этому существу, пока оно не сможет жить самостоятельно. До тех пор, пока оно - она - не выздоровеет и не наполнится жизненными силами снова. Когда она будет готова выйти из моего тела, она будет красивой, сильной и гордой собой. Вот что должно случиться.