Девчата. Полное собрание сочинений - Борис Васильевич Бедный

о чем не догадываешься? – спросила Таня с былой доверчивостью, которую так ценил в ней прежде Уржумцев. – Последние дни я и сама подозревала, а сейчас и Спиридоновна подтвердила: у нас будет ребенок…

Уржумцев вскочил, отшвырнул газету. Он не знал, как там Таня в свое время любила Андрея и как смотрела на этого паренька, но на него она смотрела сейчас совсем не так, как смотрят люди себе на уме, когда их связывает с другим человеком всего лишь скучный расчет и назойливое желание опереться на него в жизни. И виделась она ему теперь большой и душевно богатой, способной после Андрея полюбить и его. Никакая она не актриса, а просто любит его, а он тут в одиночестве навыдумывал разных гадостей. Он заглядывал в счастливые, преданные ему и малость смущенные глаза жены и говорил восхищенно и виновато:

– Таня… Танюшка…

Запоздалое раскаянье навалилось на Уржумцева. Больше всего он боялся сейчас, чтобы Таня не прочла в его глазах, какой он подлец и сукин сын и до чего он тут докатился в глупой своей ревности.

– Танюшка… Танюха… Танюха моя!.. – повторял он, не в силах выразить всей своей любви и раскаянья.

В памяти его как бы эхом отозвалась и другая разновидность ее имени: Танистая… Но и сам Андрей и все, связанное с ним, отодвинулось от Уржумцева, улеглось в свои берега и стало такой далекой предысторией их с Таней любви, что и вспоминать теперь обо всем этом было просто грешно. Перед лицом этой новой жизни, этого живого узелка, завязанного им с Таней, все, что еще недавно удручало Уржумцева, разом развеялось. Их с Таней ребенок, еще не родившись, уже зачеркнул все его скороспелые обиды и ревнивые задумки на будущее…

Таня уткнулась лицом в плечо мужа, отыскала ощупью ямку над его ключицей, созданную, как она уверяла, специально для ее подбородка, и затихла. Уржумцев замер на месте, боясь пошевелиться, чтобы не вспугнуть Таню. И время приостановило свой бег, чтобы они оба могли беспрепятственно вжиться в эту минуту и по достоинству оценить ее – одну из самых счастливейших минут во всей их жизни.

В саду тучно ударилось о землю крупное яблоко. Таня встрепенулась и сказала убежденно:

– Вот увидишь: будет мальчишка!

– Почему ты так думаешь? – удивился Уржумцев. – Заранее ведь нельзя знать.

– Пусть нельзя, – милостиво согласилась Таня, снисходя к мужской его непонятливости.

И в голосе ее прозвучало превосходство, идущее, кажется, оттого, что природа-матушка вывела ее сейчас на первое место в их семье, а его потеснила. И он сразу же безропотно принял это новое ее превосходство и охотно подчинился жене. А что ему еще оставалось? Ведь его роль в предстоящем таинстве рождения их ребенка уже сыграна, а главное теперь предстоит совершить ей. Она снова взяла верх над ним, но это уже больше не обижало Уржумцева.

– Ну и пусть нельзя знать заранее, – упрямо повторила Таня. – А мне все равно хочется, чтобы у нас был мальчишка и чтоб он был забияка и много ел. Терпеть не могу детей, которых надо упрашивать съесть каждый кусок. Так и стукнула бы по затылку!

Она говорила таким тоном, будто порядком уже намучилась в своей жизни с капризными детьми.

– Это ты только сейчас хорохоришься, – поддел ее Уржумцев, незаметно для себя впадая в привычный тон шутливых их перепалок. – А потом сама первая его избалуешь!

– Это я-то?

Таня снисходительно усмехнулась – и Уржумцев уверился вдруг, что она станет строгой и взыскательной матерью…

– Если родится девочка – назовем Светланой, хорошо? – быстро, словно припомнив вдруг что-то, сказала Таня.

– А если парнишка – Игорь! – подхватил Уржумцев.

Таня поморщилась.

– Не нравится мне это имя… Есть в нем этакое покушение на красивость, что ли. И у соседей тоже Игорь: кликнем своего, а прибежит соседский! И в школе сейчас сплошные Игори… Такая путаница! Уж слишком это имя заделалось сейчас модным, давай не будем плыть по течению и проявим самостоятельность, а?

– Тогда – Петька?

– А это слишком уж просто и… Петухом дразнить будут! Тут надо все учесть: ведь один раз на всю жизнь выбираем. А то еще разобидится наследник: ну и дали предки имечко!.. Знаешь, не будем пока решать: мы тут голову ломаем, а вдруг дочка народится? Не к спеху, успеем еще…

Что-то не понравилось Уржумцеву в ее словах, а что именно – он и сам толком не понял. Вроде бы неполной искренностью и хитринкой от них повеяло.

– Нет, давай уж сейчас! – заупрямился он. – Первая, так сказать, прикидка. А разонравится потом – никто нам не помешает другое имя выбрать. Все в наших руках, и время еще есть.

Таня внимательно посмотрела на него, словно хотела понять, что стоит за этой его настойчивостью.

– Ну, прикидка – так прикидка, – согласилась она. – Что ты предлагаешь? Говори, ведь имен так много…

– Называй ты.

– Нет, теперь твоя очередь… Ведь сын же!

Чутьем, обостренным всеми событиями этого дня, Уржумцев догадался вдруг, что Таня выбрала уже имя их сыну и только хочет, чтобы он сам его назвал. И он знал, какого имени она от него ждет, но сразу не решился произнести это трудное для него имя.

– Может, Шуркой назовем? – спросил он беспечно, оттягивая время.

Таня повертела головой, привыкая к новому имени.

– Что ж, имя ничего себе, – признала она. – Но ведь тогда он станет у нас Александром Александровичем, а одинаковое имя и отчество всегда, по-моему, свидетельствуют о некоторой ограниченности родителей… Ты не находишь?

Было заметно, что ей самой понравилось, как ловко она забраковала и это имя: Таня даже легонько усмехнулась, радуясь убедительности своих доводов. И тогда Уржумцев сказал небрежно, сам удивляясь своему спокойствию:

– А если… Андреем назвать, а?

Ресницы Тани дрогнули.

– Андрей… – тихо повторила она, вслушиваясь в звуки этого дорогого и запретного для нее имени. – Андрей… Знаешь, а это неплохо звучит! Андрей Александрович… Андрейка, ты опять не сделал уроков!.. Так и решим, ладно?

Она все еще хитрила… Как попала в эту колею – так и не может из нее выбраться. Поступи так другой человек – и это свидетельствовало бы о закоренелой недоверчивости и мелочности натуры, а в Тане все преломлялось для Уржумцева как-то по-иному. Или это любовь его все переиначивала, чтобы обелить ее? Кто теперь разберет!

В упорстве, с каким она пыталась скрыть от него прежнюю свою любовь, было что-то наивное, даже детское. Это так ясно стало теперь Уржумцеву. И даже невольная ее жестокость, которой это упорство оборачивалось для него, была тоже в сущности какой-то несовершеннолетней – сродни той,