Совьетика - Ирина Маленко

Отвечать на электронные послания оказалось делом гораздо более напряженным, чем отвечать на телефонные звонки – потому что поступали они непрерывным потоком. Это очень напоминало работу на конвейере и соответственно, оценивали твой труд так же: по количеству отвеченных электронных писем за час. Контроль за качеством производился выборочно – методом тыка. Одно из важнейших мест в нем занимало то, сколько пробелов поставлено, например, между словами «сердечно ваш» и вашей подписью. Их обязательно должно было быть два, а не один и не боже упаси, три… Некоторые из нас так зацикливались на этом количестве пробелов в сочетании с необходимостью «выдать на гора» определенное количество ответов за час, что даже толком и не прочитывали, о чем спрашивает клиент – и посылали ему ответ в стиле «в огороде бузина, а в Киеве- дядька». Я потом сама сталкивалась с подобным – уже в качестве клиента.

О, cколько всего интересного я узнала для себя об изнанке капиталистического сервиса, работая в Ирландии! Например, если вы думаете, что на ваше электронное послание работник фирмы тратит много времени, прилагая какие-то умственные усилия для того, чтобы разрешить Вашу проблему, вы глубоко заблуждаетесь. Единственное, на что направлены его усилия- это побыстрее подыскать наиболее подходящий под ответ на ваше письмо словесный трафарет (все они написаны заранее, от агента требуется только вставить ваше имя и сделать так, чтобы ответ выглядел обращенным к вам лично и о вас заботящимся).

Итак, мы работали, не разгибая спины, а нас при этом продолжали развлекать, не понимая, что тем самым только отвлекают – и потому сильно действуют нам на нервы. По пятницам с утра нам приносили свежие булочки за счет хозяев – и тут же требовали от нас признать, что такой щедрой фирмы больше нет во всем Ольстере…. Зато когда ты работала сверхурочно, деньги эти выплачивались тебе на месяц позже положенного, а попросить аванс, чтобы вовремя заплатить по счетам, было вообще табу…

Наверно, после всего этого у меня должно было развиться стойкое отвращение к электронной почте вообще, но тем не менее, я еще продолжала переписываться.Дома, в свободное время. Так я вышла на один республиканский дискуссионный сайт- где больше читала, чем писала и где я заочно познакомилась с республиканцем по имени Дермот.

Не могу сказать, что это я первой обратила на него внимание – скорее наоборот. Когда он узнал о моем экзотическом для данных кругов происхождении, оно его очень заинтересовало. По его словам, он вышел на данный сайт, чтобы «присматривать за диссидентами». Не нашими, конечно, а собственными, республиканскими. Дермот приятно удивил меня знанием нашей истории и мирового освободительно-революционного движения. Ему не надо было объяснять разницу между ФРЕЛИМО и ПАИГК.

Скоро мы уже заочно подружились до такой степени, что я поведала ему между делом, как когда-то мечтала встретить африканского Че Гевару. «Может, хотя бы здесь у вас такие еще не перевелись!»- пошутила я. На что неожиданно получила немного грустноватый ответ: мой новый знакомый сетовал мне на то, что на Че Гевару он, увы, внешне не потянет, и что я, наверное, очень разочаруюсь в нем, если мы встретимся лицом к лицу. Тон его письма напоминал тон лесного зверя, чуда морского из сказки «Аленький цветочек», когда героиня уговаривает его показаться ей. «Не проси, не моли ты меня, госпожа моя распрекрасная,красавица ненаглядная, чтобы показал я тебе свое лицо противное, свое тело безобразное. К голосу моему попривыкла ты; мы живем с тобой в дружбе, согласии друг с другом, почитай, не разлучаемся, и любишь ты меня за мою любовь к тебе несказанную, а увидя меня, страшного и противного, возненавидишь ты меня, несчастного, прогонишь ты меня с глаз долой, а в разлуке с тобой я умру с тоски».. Наши электронные послания после этого тоже стали казаться мне словесами огненными – как в той сказке.

«К тому же я женат»- написал Дермот. Я не ожидала, что он воспримет мои слова настолько лично! И поспешила заверить его, что я и не думала вмешиваться в его личную жизнь.

«А все-таки, если хочешь, мы сможем скоро познакомиться,- написал вскоре Дермот. -«Ты будешь в Дублине на партийной конференции?»

Естественно, я на нее так и так собиралась. Ради этого мне пришлось, правда, поменяться сменами с одной из коллег – и проработать подряд две смены в один день, что вообще-то запрещено даже западным трудовым законодательством. Я добралась до дома чуть живая. Но на следующий день упрямо поехала в Дублин…

Конференция проходила два дня. Это была моя первая конференция совершенно без Питера и Дирдре рядом и, хотя у меня было уже благодаря им несколько знакомых, таких настоящих друзей, какими были они, все-таки пока не появилось. А среди северян я так пока и никого толком не знала, кроме тех своих односельчан, которые возили меня летом в горы.

Питер познакомил меня в свое время с «юным дарованием» дублинского отделения партии – синеглазым полноватым брюнетом по имени Дуглас, одним из немногих образованных людей в рядах организации. Дуглас был историк, свободно говорил по-ирландски, родом был из артистичной семьи. Первое, что он сказал мне, было:

– А я был у вас в Москве один раз… нелегально, с арабским паспортом. Правда, только в аэропорту.

Я посмотрела на него хорошенько, пытаясь представить себе, как его кто-то мог принять за араба. Что он делал там нелегально и куда летал, я предпочла не спрашивать – я уже заметила, что когда люди начинают хвастаться, лучше ничего не спрашивать у них: они только того и ждут, чтобы начать набивать себе цену, а на самом деле их так распирает, что они и сами вам потом все расскажут.Забегая вперед, скажу, что я не ошиблась.

У меня был с собой большой красивый тульский самовар, который мне очень хотелось вручить Лидеру. Чего мне стоило этот самовар пронести внутрь – это отдельная история: товарищи-телохранители очень опасались покушения, помнили, что была такая Шарлотта Корде и совершенно не представляли себе, что такое самовар… Но обошлось.

Мне хотелось сообщить Ему, что я наконец-то вступила в ряды партии- и во многом благодаря его словам. И я попросила Дугласа меня ему представить. Дуглас так и надулся от гордости – он был рад показать, насколько он значимая фугура («С Пушкиным на дружеской ноге»). Им предстояло вместе сидеть на сцене в президиуме.

– Я ему скажу про тебя, – предупредил Дуглас.- А ты смотри в оба: как увидишь, что он сойдет со сцены…

И я начала смотреть в оба.

Выступления на конференции были очень интересные. Резкие и радикальные: конференция была закрытой и можно было говорить, не стараясь быть «политически корректными» и не стесняясь в выражениях. Пока очередная феминистка тщетно пыталась убедить аудиторию что надо выдвигать кандидатов по гендерному признаку, Дуглас нагнулся к Лидеру и начал что-то шептать ему в ухо. Я была совершенно с выступавшей не согласна, хотя и сама женщина: выбирать человека надо за его достоинства, необходимые для пользы дела; такой «феминизм» сродни культу «первой леди», вообще-то глубоко для женщин оскорбительному: неужели они не могут занять достойное место в обществе без того, чтобы быть чей-то женой или быть допущенными к этому месту в результате гендрерных квот?Я так внутренне закипела, что почти упустила Дугласа и Лидера из виду, как вдруг увидела, что острый и немного насмешливый взгляд его остановился на мне. «Теперь пора! царица спрашивает, чего хотите?»-сказал сам себе Кузнец.

Он бочком сошел со сцены, и мы потихоньку двинулись вдоль колонн навстречу друг другу.

Мы сфотографировались вместе. Я вручила ему самовар и объяснила, что это такое. Мне так много хотелось ему рассказать. О том, как я еще пешком под стол ходила, когда впервые услышала его имя и когда увидела по телевизору Кровавое вокресенье. О том, как майским вечером сидела я когда-то на крыше, окруженная зарослями сирени и думала о только что скончавшемся Бобби Сэндсе. О том, что у нас общий враг. О том, как одиноко было мне столько лет без единомышленников. О том, как важно для человека чувство товарищества. Но я не знала, с чего начать – и как сказать все это за пару минут. И только я набрала в грудь воздуха, чтобы хотя бы попытаться, как он неожиданно наклонился к моему уху и тихо сказал, щекоча меня бородой:

– А Вы очень привлекательная женщина!

Таким голосом, каким Зиночка в «Иване Васильевиче…» говорит царю, что он очень темпераментный мужчина.

И еще:

– Я Вам черкну пару строчек.

Каких строчек? О чем это он собрался мне черкать – и куда? – кроме уже начерканного им мне тут же еще одного автографа?

Этот автограф я потом рассмотрела хорошенько. Финнула помогла мне перевести его с ирландского – конечно, я не показала его ей и не сказала, о ком идет речь. Оказалось, что там было написано «Евгении от *** с любовью». А крестики-нолики в конце означали «объятья и поцелуи». После такого мне стало даже жарко.