Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

Симэнь и без того горел желанием испробовать снадобье.

Приглашение подоспело как нельзя кстати, и он приказал Дайаню седлать коня, Циньтуну — отнести кувшин вина, а сам забрал из спальни Цзиньлянь узелок с приспособлениями для утех, надел легкое платье и, укрыв лицо глазной повязкой, в сопровождении Дайаня направился к Ван Шестой. Спешившись у ворот, он распорядился, чтобы Циньтун оставался при нем, а Дайаню велел верхом скакать домой.

— Будут спрашивать, — наказывал Симэнь, — скажешь: на Львиной, мол, счета подводит.

— Слушаюсь! — отозвался Дайань и, вскочив на коня, поспешил домой.

Вышла Ван Шестая в бледно-зеленой безрукавке, легкой летней кофте и юбке, отделанной по поясу белой бахромой. Ее прическу держали серебряная сетка и золотые шпильки, формою похожие на улиток. Жемчужные серьги и украшения из перьев зимородка обрамляли овал лица. Ван Шестая отвесила Симэню земной поклон и присела рядом с ним.

— Я пригласила вас, батюшка, посидеть и отдохнуть, — говорила она. — Благодарю за вино.

— Я только что за городом был на проводах, — объяснил Симэнь. — Про твое рожденье совсем было забыл.

Он вынул из рукава пару шпилек и преподнес ей.

— Желаю тебе многих лет жизни!

Она приняла подарок и стала рассматривать. Это была пара золотых шпилек с выгравированными на них знаками долгоденствия.

— Какие красивые! — воскликнула она и в знак благодарности поклонилась Симэню.

— Вели слуге отвесить пять фэней, — наказывал Симэнь, протягивая ей пять цяней серебра. — Пусть кувшин южной горькой принесет.

— Что, батюшка, вино вам, видать, надоело? — засмеялась Ван. — Горькой захотелось.

Она тотчас же отвесила пять фэней и послала Циньтуна в лавку, а сама помогла гостю раздеться и провела в спальню. Она помыла руки, подрезала ногти и очистила орехи, а служанке велела заварить лучшего чаю. В спальне был накрыт маленький столик и подан чай. Они поиграли немного в домино, потом подали южную горькую с закусками, но тут мы их и оставим.

Расскажем о Дайане. Подъехал он к дому совсем усталый. Монах измучил его до того, что едва он добрался до комнаты, как повалился и заснул. Когда он проснулся и протер глаза, уже вечерело. Пора было зажигать фонари. Он бросился в дальние покои за фонарем, намереваясь встретить хозяина, но почему-то остановился в задумчивости.

— Почему батюшка не зашел переодеться? — спрашивала его Юэнян. — Проводил монаха и куда-то исчез. Где ж он теперь пирует?

— Батюшка на Львиной счета подводит, — обманул Дайань хозяйку.

— Так целый день за счетами и сидит!

— Нет, после счетов вина попросил подать, — сочинял слуга.

— Значит, один пирует! — возмутилась Юэнян. — Не будет он один сидеть! Ложь ты говоришь, по глазам вижу. Ответь, зачем от Ханей слуга приходил, а?

— Спрашивал, когда дядя Хань вернется, — невозмутимо отвечал Дайань.

— Что ты, арестантское твое отродье, зубы-то мне заговариваешь! — заругалась хозяйка. — Скажи, у матушки Второй, мол, день рождения, — наказала она Дайаню. — Дома, скажи, ждут.

Сяоюй подала Дайаню фонарь, и он направился в лавку. Там за прилавком разместились Шутун и приказчик Фу. Перед ними стояли кувшин вина, тарелки с закусками и блюдо потрохов. Пинъань принес две банки маринованной рыбы. Дайань появился в самый разгар пирушки.

— Как хорошо! — воскликнул он, ставя на пол фонарь. — Вовремя, выходит, подоспел. А ты что тут делаешь, распутная бабенка? — спросил он, посмеиваясь, Шутуна. — Я тебя обыскался, а ты вон где, оказывается, скрываешься. Пируешь, значит?

— Это зачем же я тебе понадобился? — спросил Шутун. — Может, захотелось внуком моим приемным заделаться, а?

— Ты еще смеешь отговариваться, деревенщина! — накинулся на него Дайань. — Чтобы тебя в задницу пырять, вот зачем!

Он перегнулся через стул и поцеловал Шутуна.

— Я б тебе сказал, негодник! — ругался Шутун. — Ишь, навалился! Шапку сбил. Так-то и зубы выдавишь.

— Пинъань! — крикнул приказчик Фу, заметив новую шапку на полу. — Шапку возьми, а то, чего доброго, затопчут.

Шутун подхватил шапку и бросился на кан. У него так и зарделось все лицо.

— Мне тебя, потаскушку, разжечь хотелось, а ты злишься, — проговорил Дайань и, повалив Шутуна на кан, плюнул ему прямо в рот.

Дайань опрокинул вино, и оно разлилось по прилавку. Приказчик Фу стал поспешно вытирать прилавок, опасаясь, как бы не подмокли счета.

— Хватит шуток! — крикнул он. — Долго ль до греха!

— Интересно, у кого это ты такие замашки перенимаешь, потаскушка, — продолжал Дайань. — Ишь, какой строптивый!

У Шутуна торчали всклокоченные волосы.

— Шутки шутками, но зачем же мерзкой своей грязью в рот человеку харкать?!

— Да тебе, деревенщина, не впервой грязь-то глотать, — говорил Дайань. — Сколько переглотал, сколько еще глотать предстоит!

Пинъань подогрел вина и поднес Дайаню.

— Пропусти чарку, — сказал он, — да скорей за батюшкой ступай. Потом поговорите.

— Дай батюшку встретить, — пригрозил Дайань. — Я с тобой еще поговорю. Я тебе покажу! Будешь меня стороной обходить, сопляк плюгавый. А плевок — это цветочки.

Дайань выпил вина, позвал из сторожки двоих слуг-подростков. Те взяли фонарь, а он вскочил на лошадь и направился к Ван Шестой.

Прибывшие постучали в ворота. Их впустили.

— Хозяин где? — спросил Циньтуна Дайань.

— Спят, — отвечал тот и запер ворота.

Оба прошли в кухню.

— А! Наконец-то и Дайань пожаловал! — встретила их старая Фэн. — А тебя тетушка Хань ждала. Вот и закусок оставила.

Старуха полезла в буфет и достала оттуда блюдо ослиного мяса, блюдце копченой курятины, две чашки праздничной лапши и кувшин вина. Дайань принялся за еду.

— Поди-ка сюда, мне одному не выпить, — немного погодя позвал он Циньтуна. — Давай вместе разопьем.

— Это тебе оставили, сам и пей, — отозвался тот.

— Да я только что дома выпил.

Циньтун присел за компанию.

— Мамаша! — крикнул Дайань, выпив вина. — Я тебе что сказать хочу, только не сердись. Ты, я гляжу, то матушке Шестой прислуживала, а то уж для тетушки Хань стараешься. Погоди, я вот матушке Шестой про тебя скажу.

Фэн шлепнула Дайаня по плечу.

— Ах ты, пострел! — ворчала она. — Чтоб тебе провалиться совсем. Смотри, молчи у меня. Матушка узнает, всю жизнь на меня в обиде будет. Я тогда и показаться к ней не посмею.

Пока Дайань разговаривал со старой Фэн, Циньтун подкрался под окно спальни, чтобы подслушать да поглядеть, что там делается.

Симэнь запил горькой пилюлю чужеземного монаха, разделся, и они с Ван Шестой легли на кровать. Потом Симэнь развернул узелок. Первым делом он приспособил серебряную подпругу и серное кольцо, потом достал из серебряной коробочки полтора ли розоватой мази. Снадобья подействовали, да с такой силой, что его предмет достиг размеров поистине устрашающих. Симэнь пришел в восторг.

«Не зря, оказывается, монах так расхваливал!» — подумал он.

Раздетая Ван Шестая, сидевшая у него на коленях, ухватилась рукой за копье.

— Вот ты, выходит, для чего горькую-то просил, — сказала она. — Откуда ж у тебя такое снадобье?

Симэнь без лишних подробностей рассказал о встрече с чужеземным монахом, велел ей лечь на спину и, опершись спиной о подушки, взял свой «метлы черенок» и вставил в надлежащее место. Головка была слишком большой, поэтому пришлось долго проталкивать, чтобы она вошла во влагалище. Через некоторое время из женщины потекло так, что он полностью утонул в ней. Под влиянием винных паров Симэнь Цин усиленно работал, то немного вынимая, то глубоко всаживая обратно и чувствуя невыразимое наслаждение.

Ван Шестая, казалось, опьянела от страсти. Обессилевшая и неподвижная, лежа на подушках, она непрерывно бормотала:

— Милый, ты слишком большой сегодня, я, развратная женщина, могу умереть от тебя.

И немного погодя она прошептала:

— Молю тебя, во что бы то ни стало, погоди немного, тебе еще придется поработать в заднем дворике.

Симэнь Цин перевернул Ван на кровати лицом вниз и продолжил игру. Поддерживая ноги женщины, Симэнь Цин изо всех сил давил на нее, и звуки, возникавшие от давления, слышались непрерывно.

— Дорогой, дави хорошенько меня, распутницу, не прекращай, а еще попрошу тебя — принеси свечу, при свете забавляться еще лучше.

Симэнь Цин пододвинул свечу поближе. Он велел женщине лечь под него и, раздвинув ноги, сам сел сверху, стал притягивать ее ноги к себе и, опускаясь на корточки, поднимать их. Ван Шестая внизу одной рукой поглаживала свое влагалище, загибала ноги и двигалась в направлении Симэнь Цина, непрерывно издавая стонущие звуки.

— Как воротится твой муженек, я его с Лайбао и Цуй Бэнем в Янчжоу за солью пошлю, — говорил Симэнь. — А соль продадут, в Хучжоу отправлю, за шелком. Как ты на это смотришь?