Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг

этого человека со времен своего детства, наслышавшись от отца немало дурного о беках Шамхорских, как, впрочем, и о других богатых соседях-помещиках, к которым покойный Бахрам-бек питал злобную зависть. Теперь эта давняя неприязнь усугублялась у Хабибуллы тем расположением, какое бек Шамхорский снискал в сердце Ляли-ханум. Однако Хабибулла благоразумно скрывал свои чувства, опасаясь навлечь на себя немилость хозяйки и тем салим лишиться возможности посещать ее салон.

Да, здесь, в салоне, Хабибулла чувствовал себя в родной стихии, здесь были люди, с которыми он легко находил общий язык, мог поговорить по душам, отдохнуть.

Здесь можно было поразглагольствовать о своей деятельности в Наркомпросе, в управлении театрами, в комнате за перегородкой, при этом, по обыкновению, преувеличивая и приукрашая свою рол.

Гостеприимство хозяйки, приветливость посетителей салона обязывали Хабибуллу к ответным чувствам, поведению. Связи между комнатой за перегородкой в управлении театрами и завсегдатаями салона крепли. Все уже знали, в этой комнате сидит свой человек, всегда любезный, готовый к услугам Хабибулла-бек. Да и мог ли он отказать человеку, с которым еще вчера говорил в салоне на одном языке? Нередко раздавался телефонный звонок с просьбой помочь пристроить какую-нибудь пьесу, и, бывало, Хабибулла затруднялся различить, где кончается просьба и где начинается требование, приказ.

Случалось, на письменный стол Хабибуллы попадала пьеса, устами героев которой вел проповедь завуалированный, но все еще цепкий буржуазный национализм, живучий пантюркизм, панисламизм, и тогда хозяин комнаты за перегородкой превращался в ретивого пронырливого слугу тех, кто хотел бы видеть эту пьесу на сцене. Он понимал: не для того пристроили его, верного сына партии мусават, в Наркомпрос, не для того дали возможность занять не последнее место в управлении театрами, чтоб он забыл о своих друзьях-единомышленниках, ограничился бы заботой о себе.

Отстаивать подобные пьесы становилось день ото дня трудней, особенно после того, как в театрах был провозглашен лозунг: «Долой искусство, несущее шовинизм!» Потерпев две-три неудачи, Хабибулла, с обычной для него легкостью, повернул на другой фронт: он стал ратовать за так называемую европеизацию театра, попутно объявляя азербайджанскую и русскую классическую драматургию устаревшей.

В комнату за перегородкой потянулась вереница переводчиков и драмоделов, перекраивавших произведения западной драматургии на азербайджанский манер, причем на практике эта европеизация сводилась к тому, что сцену наводнили старомодные мелодрамы, примитивные приключенческие пьесы, чисто развлекательные комедии и даже фарсы — все, давно сошедшее со сцены передового русского театра.

Такое положение с репертуаром не представлялось Хабибулле особенно мрачным, и с ним, пожалуй, можно было б мириться, если б не тучи, как всегда невесть откуда набегавшие, едва солнце готово было обогреть Хабибуллу своими живительными лучами.

Сейчас эти тучи шли с севера, из Москвы, где состоялось театральное совещание при Центральном Комитете партии, и оно встревожило и омрачило Хабибуллу. Поворот к жгучим вопросам современности, создание идейно-политически целеустремленных спектаклей, помогающих партии и народу в строительстве социализма, — вот какие задачи ставило это совещание перед советским театром. Гражданская война, реконструкция народного хозяйства, культурная революция, международное пролетарское движение — вот что должно было найти глубокое отражение на сцене.

Да, было от чего тревожиться и омрачаться Хабибулле-беку, сидевшему в комнате за перегородкой над составлением репертуарных планов!

Промысловые будни

Где то долговязый паренек с узелком в руке, впервые появившийся на промыслах?

Не обделила Юнуса природа ростом и в те юные годы, а позже подняла еще выше, расправила чуть сутулившиеся тонкие плечи, укрепила тело мускулами. И хотя находились люди, которые и теперь называли его долговязым, многие молодые женщины и девушки задерживали на нем свой одобряющий взгляд.

Юнус не склонен был отвечать на эти взгляды. Важность, что ли, одолела молодого человека с той поры, как назначили его заведующим промыслово-ремонтной мастерской? Едва ли: ведь сейчас, наряду с ним, выдвинуто было на ответственную работу множество таких же простых рабочих.

Может быть, потому, что еще не нашел он ту, кому хотел бы ответить от всего сердца, или мечтал уже об одной, кому не хотел изменять даже взглядом? А может быть, просто заняты были его мысли промысловыми делами и некогда было ему переглядываться с молодыми женщинами и девушками?

Скорее всего, что так!

Шли они, эти промысловые дела, как будто неплохо. Всего три-четыре года прошло с тех пор, как стали внедрять в производство глубокие насосы, а уже три четверти общего количества нефти добыто посредством новых насосов — не помешали, значит, рыхлые пески, о которых так много твердили некоторые люди, и особенно инженер Кулль! Увеличилась и добыча на одного рабочего: с двухсот тонн в год до четырех, четырех с половиной сотен. Повысилась и реальная зарплата. Так что горевать, конечно, не было нужды.

Но и плясать от радости тоже не приходилось: куда ни глянь — трудности, нехватки, неполадки. Не составляла исключения и промыслово-ремонтная мастерская, которой заведовал Юнус: оборудована была она не богато, не хватало то одного, то другого инструмента, приходилось ловчить, на полный ход применять рабочую сметку.

Нередко приходилось, почесав затылок, крепко задуматься, чтобы исправить поломку, выполнить сложное задание. А когда начнешь пошевеливать мозгами, то одна мысль, словно шестеренкой, тащит за собой другую, третью, и попутно находишь решение для многих других задач. Иной раз неделями, месяцами ломает рабочий человек голову над тем, как помочь делу, но зато какая радость и гордость охватывает его, когда он решит упрямую задачу!

В таких-то именно трудностях особенно ощущал Юнус нехватку в образовании. В прошлом доброй советчицей служила ему книга, подаренная Арамом: «Тартание нефти. Теория и практика». Но теперь эта книга устарела: жизнь оставила позади и само тартание него теорию.

Юнус стал захаживать в библиотеку, где работала Сато. Находилась библиотека довольно далеко и книгами была бедней, чем другая, более близкая, но Юнус предпочитал именно ее: всякий по собственному опыту знает, сколь многим может быть полезен знакомый библиотечный работник.

Стоило Юнусу подойти к барьеру, за которым мелькала знакомая стройная фигурка в синем халате, перетянутом пояском, и поведать о своих технических затруднениях, как мигом исчезнув в тесном царстве стеллажей, Сато вскоре вновь появлялась у барьера со стопкой спасительных книг.

Нередко, правда, в эту стопку попадали не только технические книги, но и роман и стихи, прихваченные Сато по собственной инициативе. К большинству из таких книг Юнус относился скептически — слишком много, на его взгляд, писалось в них неправды, особенно о производстве и рабочем люде, и лишь для того, чтоб не обидеть Сато, он добросовестно их прочитывал.

Случалось Юнусу засиживаться в читальном зале до самого