Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стены маленькой гостиной, куда вошел Сейфулла, сплошь увешаны фотографиями известных артистов.
Вот Варламов. Вот Шаляпин. Вот большеглазая, хрупкая Комиссаржевская. Вот Петрос Адамян и Васо Абашидзе. А вот и актер Гусейн, старый друг Али-Сатара.
В углу гостиной — гора афиш и программ, скопившихся за долгие годы. Свежие приколоты к стене, старые, ветхие, иные давностью в полтора-два десятка лет, сложены в стопки на этажерке. Есть здесь одна афиша под стеклом — о первом спектакле азербайджанского театра — «Визире Сарабского ханства», подаренная Али-Сатару одним из постановщиков и участников спектакля; теперь подобная афиша — уже музейная редкость.
Сейфулла внимательно разглядывает ее, читает:
«С дозволения начальства…»
Так обычно начинался текст театральных афиш в ту далекую пору.
А вот еще афиша, помеченная одним из дней февраля двадцатого года, — о пьесе Абдурахмана Ахвердова «Несчастный юноша».
На афише напечатано:
«Каждый должен посетить этот спектакль, в котором изображается тяжелая жизнь рабочих и бедственное положение крестьян под гнетом беков».
И тут же, на афише, на фоне нефтепромыслов могучая фигура рабочего с молотом в левой руке и с обнаженным мечом — в правой.
О многом напоминает Сейфулле эта афиша, ее дата и особенно надпись и фигура рабочего!
Такие афиши выпускались во времена мусавата драматическим кружком Центрального рабочего клуба, недвусмысленно выражая революционные устремления кружка.
В ту пору над составлением такого вида афиш немало поработал Али-Сатар, тесно связанный с кружком. Он же, Сейфулла, чуждаясь политики, высказался однажды на общегородском собрании против подобных афиш, якобы натравливающих одну часть азербайджанцев на другую. И хотя сделал он это, как уверял впоследствии, с благой целью — уберечь товарищей по сцене и Али-Сатара от опасности, многие актеры стали коситься на него, а кое-кто даже перестал раскланиваться.
Дело это, правда, давнее, и стоит ли сейчас останавливать внимание на пожелтевшей афише, едва не послужившей причиной к разрыву между ним, Сейфуллой, и его товарищем Али-Сатаром? Пора забыть этот неприятный, но, в сущности, малозначительный инцидент! Ведь ни Али-Сатар и никто другой никогда не напоминают ему об этом прошлом, а вызвала его в памяти лишь эта пожелтевшая афиша, случайно попавшая сейчас под руку и усугубившая и без того неприятный осадок от спора, возникшего за столом.
Не впервые рассматривает Сейфулла эти старые афиши, фотографии в этой маленькой гостиной, и всегда они напоминают о прошлых годах, о совместной работе с Али-Сатаром. О многом бывает очень приятно вспомнить! Однако сегодня они вызывают лишь чувство печали и горькие мысли.
Конечно, Али-Сатар и он — оба опытные старые актеры, друзья. Этого никто не станет отрицать. Но почему ж, в таком случае, в последнее время в спорах Али-Сатар так редко поддерживает своего давнего товарища но сцене? Почему позволяет мальчишке в присутствии своих гостей издеваться над ним? И было бы из-за чего — из-за репертуара! И где же она, в таком случае, поддержка, на которую вправе рассчитывать один старый заслуженный актер от другого?
За перегородкой
Расставшись с потертым порыжевшим портфелем лектора, Хабибулла прочно утвердился в управлении театрами при Наркомпросе, где занимал теперь далеко не последнее место.
Его походка день ото дня теряла свою настороженность, становилась уверенней. Угодливо согнутая спина все чаще выпрямлялась, особенно в тех случаях, когда Хабибулле приходилось иметь дело с людьми, стоящими на более низкой ступени служебной лестницы. А в голосе, недавно вкрадчивом, порой приторно сладком, стали появляться твердые и даже повелительные нотки.
Комната, куда Хабибулла перебрался из прокуренного, заставленного канцелярскими столами помещения, представляла собой, в сущности, лишь отделенный перегородкой уголок того же помещения, но Хабибулла, водворившись сюда, испытал истинное удовлетворение: наконец-то избавлен он от постоянного и тягостного для него созерцания всех этих советских служащих!
Здесь, за перегородкой, Хабибулла в иные минуты чувствовал себя хозяином: в его обязанности входила работа по подготовке репертуара театров, и от него — в известной мере, разумеется, — зависела постановка той или иной пьесы. Его самолюбию льстило, когда к нему обращались авторы и переводчики пьес, а он, порой, в зависимости от настроения, благосклонно осуществлял или небрежно отклонял их предложения.
Но вот раздавался звонок — конец занятиям, пора домой.
За тонкой деревянной перегородкой один из сослуживцев, молодой человек, со стуком захлопывал ящик письменного стола, торопясь на свидание с невестой. Другой, почтенный глава семейства, вежливо прощался и степенно направлялся к родному дому, где ждали его любовь и уют.
Куда и зачем было спешить Хабибулле? Что интересного, радостного мог он найти дома?
Опять этот ненавистный нос, опять эти некрасивые, толстые губы! Опять эти детишки, которых он и рад был бы приласкать, если б они не жались так упрямо по углам, словно понимая отчуждение между матерью и отцом, а может быть, просто побаиваясь своего сурового, всегда погруженного в думы родителя.
Свою неприязнь к Фатьме Хабибулла распространял и на Шамси. Плохую роль сыграл в его жизни старик. Шайтан бы взял этого хитрого торгаша! Всучил ему, Хабибулле-беку, свою длинноносую дуру, подобно тому, как всучают товар с гнильцой зазевавшемуся простаку. А ведь, по правде говоря, было время, когда он, Хабибулла-бек, считал старика своим ближайшим другом, испытывал к нему почти сыновнее чувство.
Нет, нет, не радовал Хабибуллу его дом, не доставляла радости семья!
Хабибулла зачастил в салон к Ляля-ханум: здесь можно было сбросить маску, какую приходилось носить на работе, здесь был он избавлен от необходимости томиться с опостылевшей ему Фатьмой.
И, наконец, сама Ляля-ханум… Хотелось верить, что подле этой женщины найдет его душа покой. Ведь они понимали друг друга с полуслова, так удивительно сходились во вкусах. Ляля-ханум восхищала Хабибуллу, являя в его глазах некий идеал мусульманки-дамы из высшего круга, каких, считал он, можно встретить в Стамбуле, и каких, увы, почти не найти здесь, в Азербайджане. Дружба с такой женщиной издавна представлялась ему заманчивой, желанной.
Однако Хабибулле не везло: Ляля-ханум, хотя и симпатизировала ему, однако свою благосклонность она давно отдала одному из завсегдатаев салона, беку Шамхорскому, в прошлом владельцу крупных земельных угодий в Елисаветпольской губернии, другу ее дяди Ага-бека. Это был мужчина огромного роста, тучный, не первой молодости. Невесть какими путями ему удалось сохранить изрядную долю фамильных драгоценностей и жить, нигде не работая.
Хабибулла знавал и недолюбливал
