Путешествие вокруг света на корабле «Бигль» - Чарльз Дарвин

Я не стану даже упоминать о многих удручающих жестокостях, о которых слышал из достоверных источников; я не упомянул бы даже приведенных выше возмутительных подробностей, если бы не встречал людей, которые до того ослеплены природной веселостью негров, что готовы считать рабство злом терпимым. Такие люди посещают по большей части дома высших классов общества, где с рабами, исполняющими обязанности домашней прислуги, обычно обращаются хорошо; но они не жили, как жил я, среди низших классов. Подобные расследователи, пожалуй, расспросят самих рабов об их положении; они забывают, что раб должен быть уж вовсе туп, если не учтет возможности того, что ответ его достигнет ушей хозяина[378].

Утверждают, что собственная выгода рабовладельца предотвращает чрезмерную жестокость – как будто собственная выгода хозяев защищает наших домашних животных, которые способны возбуждать ярость своих свирепых владельцев в гораздо меньшей степени, нежели деморализованные рабы. Этот довод и вызвал благородный протест знаменитого Гумбольдта, который привел разительные примеры. Часто пытаются извинить рабство, сравнивая положение рабов с положением наших неимущих сограждан; если страдания наших бедняков вызываются не законами природы, а нашими учреждениями, то великий грех и на нас; но я не вижу, какое это имеет отношение к рабству; на тех же основаниях можно было бы защищать употребление тисков для зажимания пальцев в одной стране, доказывая, что в другой стране люди страдают от какой-то страшной болезни.

Те, кто участливо относятся к рабовладельцу и равнодушно – к рабу, никогда не ставят себя, по-видимому, в положение последнего; какая унылая перспектива, нет даже надежды на перемену! Представьте себе, что над вами вечно висит опасность того, что жену вашу и ваших маленьких детей – существа, которых Природа даже раба побуждает назвать своей собственностью, – оторвут от вас и продадут, подобно скоту, первому, кто подороже заплатит за них! А ведь такие дела совершают и оправдывают люди, которые исповедуют «люби ближнего, как самого себя», которые верят в бога и молятся о том, чтобы его воля была исполнена на земле! Кровь закипает в жилах, и сердце сжимается при мысли о том, какая огромная вина за это – и в прошлом и в настоящее время – лежит на нас, англичанах, и потомках наших, американцах, с их хвастливыми криками о свободе; но меня утешает мысль, что мы в конце концов принесли бо́льшую жертву, чем какая бы то ни была другая нация, чтобы искупить свой грех[379].

В последний день августа мы во второй раз бросили якорь в Порто-Прае на архипелаге Зеленого Мыса; оттуда мы направились на Азорские острова, где задержались на шесть дней. 2 октября мы достигли берегов Англии, и в Фалмуте я покинул «Бигль», добрый кораблик, на борту которого я прожил почти пять лет.

Наше путешествие пришло к концу, и я хочу сделать краткий обзор тех выгод и невыгод, горестей и радостей, какие были связаны с нашим кругосветным плаванием. Если кто-нибудь, перед тем как предпринять долгое путешествие, спросит моего совета, то ответ мой будет зависеть от того, имеет ли этот человек определившуюся склонность к какой-нибудь отрасли знаний, которая могла бы таким образом получить дальнейшее развитие. Несомненно, испытываешь глубокое удовлетворение, созерцая разные страны и расы рода человеческого, но удовольствие, доставляемое этим созерцанием, не уравновешивает неприятностей. Необходимо при этом рассчитывать на жатву в будущем, каким бы отдаленным оно ни было, – когда созревшие плоды принесут свою пользу.

Некоторые лишения из тех, какие придется испытать, очевидны; так, например, лишаешься общества всех старых друзей и не видишь тех мест, с которыми так тесно связаны дорогие воспоминания. Впрочем, лишения эти со временем отчасти облегчаются неисчерпаемой радостью предвкушения долгожданного дня возвращения. Если, как говорят поэты, жизнь – это сон, то такого рода сновидения, я уверен, лучше всего сокращают долгую ночь путешествия. Другие лишения, сначала неощутимые, тяжело сказываются лишь через некоторое время: это недостаток помещения, уединения, покоя, мучительное чувство постоянной спешки, отсутствие мелких удобств, общества домашних, даже музыки и других эстетических наслаждений.

Когда я упоминаю уже о таких мелочах, то ясно, что действительным неприятностям, причиняемым морской жизнью, теперь положен конец. За короткий промежуток в 60 лет произошли разительные перемены в удобствах дальнего плавания. Еще во времена Кука человек, покидая свой домашний очаг и пускаясь в такие экспедиции, подвергался жестоким лишениям. Ныне же можно объехать вокруг света на яхте, пользуясь всяческой роскошью. Помимо громадного улучшения самих кораблей и способов мореплавания теперь доступно все западное побережье Америки, а английские колонии в Австралии стали центром начинающего развиваться континента. Как отличаются условия, в которые попадает человек, потерпевший кораблекрушение в Тихом океане в наши дни, от тех, в какие он попал бы во времена Кука! Со времени его плавания цивилизованный мир вырос на целое полушарие!

Если кто сильно страдает от морской болезни, то должен серьезно учесть это обстоятельство. Я говорю на основании собственного опыта: это не пустячное недомогание, излечиваемое в какую-нибудь неделю. Если же кто, наоборот, находит удовольствие в морском плавании, то получит его в полной мере. Не надо, однако, забывать, как велико при длительном путешествии время, которое приходится проводить на воде, по сравнению с днями пребывания в гавани. А что представляют собой хваленые красоты безбрежного океана? Утомительная пустыня, водная пустыня, как называют море арабы. Конечно, тут бывают и прекрасные картины: лунная ночь, чистые небеса, темное поблескивающее море и белые паруса, наполняемые мягким дуновением нежного пассата; мертвая тишь, вздымающаяся поверхность сверкает, как зеркало, и все тихо, лишь изредка хлопнет парус.

Хорошо один раз увидать шквал, когда дугой поднимается вал и нарастает ярость, или сильный шторм и вздымающиеся горами волны. Должен сознаться, впрочем, что мое воображение рисовало мне настоящий шторм чем-то более грандиозным, более ужасным. На берегу это зрелище несравненно более прекрасно: качающиеся деревья, вольный полет птиц, густые тени и яркие вспышки, стремительные потоки дождя – все говорит о борьбе разбушевавшихся стихий. В море же альбатрос и маленький буревестник летают так, словно буря их родная стихия, вода вздымается и опускается, точно выполняя свою обычную работу, и, кажется, гнев стихий направлен только против корабля и его обитателей. На заброшенном привычном к непогоде берегу картина действительно иная, но она внушает скорее чувство ужаса, нежели неистового восторга.