Сто полей - Юлия Латынина

– Да пошли же! Что вам такого сказали? Своих шаманов у вас, что ли нет?

Это был приказчик Хой. Он протолкался сквозь пеструю толпу и вывел землян к дальней красильне. Там, у дороги, топтались семь оседланных лошадей. Хой пересчитал чужеземцев, убедился, что никто не пропал по дороге, и показал им постановление об аресте.

– Сами видели, – сказал он. – Если Арфарра сыну Ира сказал «Нет», то он не успокоится, пока вас со свету не сживет.

Помолчал и добавил:

– А чего это вам вздумалось покупать машины?

– Какие к черту машины? – изумился Ванвейлен, – рис там лежал, рис! Покойник Баршарг по каким-то своим причинам оформил его как машины, а новый чиновник не посмотрел. Один парень мне проговорился об этом в харчевне, я и подумал: куплю-ка я эти контейнеры за гроши, как машины, а потом продам как рис. Триста процентов я бы имел с этого дела, если бы не Арфарра!

– Рис? – лицо у приказчика вытянулись. – Жалко, – сказал он, – если рис, то доставать его не имеет смысла. Эк ее, баржу-то, садануло!

Приказчик оглядел бледные лица и сунул в руку Бредшо увесистый мешочек с золотом и расписку Даттама. В расписке значилось, что храм Шакуника должен купцу Клайду Ванвейлену – сорок тысяч ишевиков и купцу Сайласу Бредшо – тридцать тысяч ишевиков. И еще квиток, просто с цифрами: номера постоялых дворов, где можно будет поменять лошадей.

– Господин Даттам велел извиняться, – сказал приказчик, – но вы сами знаете. Ведь торговец как крапива: то полют ее, то кушают, то веревки вьют. Эх, если бы не убили экзарха…

Он умолк, разглядывая лица землян.

– Да вы не беспокойтесь, – сказал он. – Что вы такие бледные? Что он на вашем языке говорил? Так он со всяким на его языке говорит, двадцать лет назад забрели люди с собачьими головами, он и по-собачьи лаял. А насчет денег – господин Даттам посчитал все очень честно. Как проскачете границу – храм вам все отдаст. Вы еще увидите: с нами всех выгодней иметь дело. Обязательно возвращайтесь…

Земляне добрались до корабля в Козьем-Гребне поздно вечером.

Пилоты занялись предполетной подготовкой, чтобы не забивать мозгов посторонними мыслями.

– Через час взлетаем, – сказал Бредшо. – Поскорее, как велено.

Ванвейлен просматривал пленку с записью беседы на пристани. Просматривать было нечего: пленка была засвечена.

– Неважно, что засвечена, – закричал Стависски, – я все помню, ты слышал, что он сказал, что у меня дочка родилась?

– Ничего он про твою дочку не говорил, – изумился Хатчинсон, – а вот откуда он, сволочь, узнал, что Первая Галактическая обанкротилась, – это факт. Дались же мне ее акции…

– Он не говорил ни про какие акции, – мертвым голосом сказал Ванвейлен, – он сказал, что утопит баржу.

Все замолчали и переглянулись. Сцена как две капли воды напоминала историю о том, как они свалились на эту планету, – тогда каждый видел разное, а теперь каждый разное слышал…

– Он действительно говорил по-английски, – спросил Стависски, – или мне показалось?

– А приказчику тоже показалось? – рявкнул его напарник.

– Но приказчик не знает английского, – вздохнул Стависски. – Может, монах бормотал совершенную бессмыслицу, а приказчик решил, что это наш язык.

– Так, – сказал Ванвейлен, – получается, что мы явились сюда чудом и точно уж чудом убрались…

– Если эти чудеса опять начнутся при взлете? – зашипел Хатчинсон.

– Может, останемся? – предложил Бредшо.

– Ничего, теперь уж наверняка вернемся. Уж теперь от этой планеты наших ученых за уши нельзя будет оттащить.

Бредшо, оторвавшись от приборов, внимательно глядел на Ванвейлена. Ванвейлен заметил этот взгляд и насмешливо прищурился.

– Я вижу, вам не нравится, когда рассуждают о чуде?

Бредшо пожал плечами.

– Отчего же… Просто я не думаю, что озарение способно засветить фотопленку.

– И напрасно. Иначе оно – не озарение. Если чудо есть нарушение законов природы, то приборы обязаны его фиксировать. Всякому озарению внутри души – грош цена. Только то, что происходит вне души и доступно опытному наблюдению – настоящее чудо.

Бредшо молча глядел на собеседника. Ванвейлен, бесспорно, переменился, поглядев в глаза Сыну Ира, и Бредшо не знал, какой из Ванвейленов, прежний или нынешний, нравится ему меньше.

– Вы ужасный консерватор, – с нервным смешком добавил Ванвейлен. По-вашему, Богу позволено остановить солнце над этой, как ее, – долиной Гаваонскою, – а в аккумуляторы нам плеснуть энергии не позволено? Что за дискриминация Всемогущего…

– Рад за вас, – пробормотал Бредшо. – Только не обязательно лететь за семь тысяч светолет, чтобы убедиться в существовании Бога.

– Напротив, – неожиданно возразил откуда-то сзади Стависски. – Спрашивается: зачем люди все время стремились к звездам? Ответ: чтобы получить опытные доказательства бытия Божьего. Вот увидите: сыны Ира еще, может, станут президентами всей галактики.

Бредшо поглядел и увидел, что и этот не шутит.

– Не мешайте мне считать, – страдальчески закричал Кейд.

– Старт через десять минут, – громко сказал Бредшо. Это подействовало. Люди перестали обмениваться репликами, не относящимися к делу.

Если бы было в мире место, которое Бог оставил – так это именно эта планета, и Бредшо хотелось убраться с нее как можно скорее.

Вскоре после полуночи оползень в Козьем-Гребне пошел пучиться и осыпаться, из него поперло круглое и блестящее рыло. Закричали птицы, в озере заметалась проснувшаяся рыба, белесый кокон выпростался целиком и повис над озером на паучьих ножках лучей. Потом страшно ухнуло по всей округе, заплясало неживое пламя, проедая плешь в развороченных тростниках; зеленая звезда пошла карабкаться вверх и пропала под знаком тройного зерна в доме старца Куруты.

Араван Арфарра открыл глаза. Он лежал в одной из комнат даттамова дома. Рядом суетились люди. Зачем они суетились? Арфарра улыбнулся. Он чувствовал себя прекрасно, просто очень хотел спать.

– Унесите меня из этого дома, – сказал он, закрыл глаза и свернулся, как в детстве, клубочком.

Он проснулся поздно вечером в верхнем кабинете управы. Там он велел стелить себе последние дни, не желая проводить ночь в вызывающе роскошной усадьбе в глубине сада.

Встал, оделся, спустился в рабочий кабинет и просидел там до ночи неподвижно, не обращая внимания на осторожные шорохи за дверью.

Наконец чиновники не выдержали неизвестности, и секретарь Бариша просунулся в кабинет, прижимая к груди, как щит, кольчатую корзинку с бумагами.

Он осторожно доложил, что народ из-за Сына Ира не решил бунтовать впредь до особого распоряжения. А чужеземцы – пока пропали.