Советский Союз. История власти. 1945–1991 - Рудольф Германович Пихоя

Устинов. Наши летчики давали им многочисленные предупреждения и над Камчаткой, и над Сахалином. Самолет шел без предупредительных огней. В окнах самолета света не было. Были произведены предупредительные выстрелы трассирующими снарядами, что предусмотрено международными правилами. Затем летчик сообщил на землю, что самолет боевой и его надо поразить. Мое мнение состоит в том, что нам надо в этой ситуации (иметь.— Авт.) необходимые сообщения в нашей печати. Но дрогнуть нам нельзя.

...Я хочу сообщить, что в районе наших тихоокеанских границ за последнее время было 12 такого рода нарушений. Как известно, в 1978 году нам пришлось в районе Мурманска пойти на то, чтобы заставить южнокорейский самолет приземлиться на советской территории.

Я предлагаю поручить Министерству обороны, МИД СССР и КГБ образовать рабочую группу, возложив на нее обязанность подготавливать необходимые мероприятия и вносить предложения в связи со сложившейся ситуацией. В эту рабочую группу могли бы войти тт. Огарков Н. В. (начальник Генерального штаба.— Авт.), Корниенко Г. М. (заместитель министра иностранных дел.— Авт.) и Крючков В. А. (тогда заместитель председателя КГБ СССР, начальник Первого главного управления (разведки).— Авт.).

Тихонов. Мне непонятно, на что рассчитывал сеульский летчик. Он же понимал, что идет на верную смерть. Он ведь видел и сигналы наших самолетов, и их требования приземлиться. На мой взгляд, это продуманная, сознательная провокация, рассчитанная на осложнение и обострение международной обстановки.

Устинов. О том, что думали южнокорейцы, трудно сказать. Но то, что это осознанная провокация, вполне возможно. Вопрос состоит в том, как лучше сообщить о наших выстрелах.

Громыко. Отрицать то, что наш самолет стрелял, нельзя.

Демичев. Они, конечно, знают, что это был боевой выстрел.

Г р и ш и н. А что говорил южнокорейский летчик?

Устинов. Мы ничего не слышали.

Воротников. Не была ли нарушена связь у южнокорейского самолета?

Устинов. Об этом никто не может сказать.

Огарков (начальник Генерального штаба СССР). У нас есть сведения, что южнокорейский самолет разговаривал с землей.

Чебриков (председатель КГБ). Мне хотелось бы несколько дополнить то, что здесь сказано. Во-первых, обращает на себя внимание, что американская сторона была очень точно информирована о полете южнокорейского самолета и вела за ним наблюдение. Во-вторых, уже первые данные, опубликованные японцами, опираются на один источник — на сведения, поступившие от ЦРУ и Агентства национальной безопасности США. Поэтому возникает вопрос: почему американцы уделяли такое внимание южнокорейскому самолету? В-третьих, по нашим сведениям, пропавший самолет не имел связи с самолетами США и вообще летел как бы немой. Наконец, в-четвертых, американцы сами признают, что самолет глубоко проник на советскую территорию и пролетел над самыми засекреченными объектами Советского Союза на Камчатке и Сахалине...

Горбачев. Зафиксировали ли они боевой выстрел?

Чебриков. Нет, не зафиксировали. Но я еще раз хочу подчеркнуть, что наши действия были совершенно законными, прямо предусмотренными уставами Советской Армии.

Отдельно хочу сказать о том, что сейчас необходимо дать указание нашему Гражданскому воздушному флоту о строжайшем соблюдении международных коридоров и трасс полета. Может быть, даже следовало бы пойти на сокращение некоторых полетов на Восток и в Соединенные Штаты. Несомненно, что империалистические силы спровоцируют демонстрации у наших посольств и другие враждебные акции. В связи с этим необходимо дать соответствующее указание организациям Комитета государственной безопасности и Министерства иностранных дел.

Романов. Я поддерживаю все, что здесь было сказано. В нашем сообщении прежде всего надо, во-первых, указать, что трудно было различить, гражданский или военный характер имеет южнокорейский самолет. Во-вторых, следует подчеркнуть нарушение важнейших международных конвенций. В-третьих, нужно сказать о том, что самолет не отвечал ни на какие запросы и сигналы. Ведь по существующим законам мы.имеем право заставить сесть иностранный самолет, несанкционированно пролетающий над нашей территорией. Конечно, надо определить этапы и порядок наших выступлений в печати и на международной арене...»5'

3 сентября, когда на Западе уже всеми средствами информации было сообщено, что СССР сбил южнокорейский «Боинг» с 269 пассажирами на борту, ТАСС опубликовал еще более бестолковое заявление, отражавшее вместе с тем ту точку зрения, которую выработали члены Политбюро 1-2 сентября. Об инциденте с южнокорейским пассажирским «Боингом» сообщалось, что самолет-нарушитель был зафиксирован советскими средствами противовоздушной обороны, были подняты самолеты, которые стреляли трассирующими снарядами по курсу движения самолета, и после этого еще примерно десять минут «Боинг» «находился в зоне радиолокационных средств, после чего наблюдение за ним было потеряно»52. В переводе с языка Политбюро на русский это значило: самолет видели, по самолету стреляли, но не попали. Самолет улетел, и что случилось с ним дальше — не знаем.

Начавшееся вранье немедленно обесценило информацию о событиях, предшествовавших трагедии над Сахалином,— данные о том, что южнокорейский самолет летел вместе с американским самолетом-разведчиком, что эти самолеты глубоко вторглись на территорию СССР и, если быть точным, находились над той частью территории Дальнего Востока, которая была официально объявлена запретной зоной, что и было загодя заявлено всем авиакомпаниям; о том, что «сбившийся с маршрута» самолет постоянно находился в зоне действия американских электронных средств контроля, которые были обязаны предупредить экипаж «Боинга» и, следовательно, были ответственны за вторжение пассажирского самолета в запретную зону (если принять утверждение, что самолет сбился с курса).

Откровенное вранье советских официальных органов стало находкой для администрации США, позволило развернуть мощную пропагандистскую кампанию, в которой справедливое возмущение варварским уничтожением пассажирского самолета сочеталось со стремлением уйти от неприятных вопросов, от ответственности за происшедшее.

Советская пропагандистская машина раскручивалась медленно. 4 сентября советская пресса фактически продолжала замалчивание этой трагедии. 5 сентября под давлением многочисленных гневных выступлений на Западе в «Правде» выступил командующий войсками ПВО генерал-полковник С. Романов, признавший, что летчик не мог ночью, в облаках отличить самолет-разведчик от пассажирской машины.

Только 7 сентября в официальном заявлении Советского правительства со ссылкой на дополнительные сведения было объявлено о том, что знали и раньше,— об обстоятельствах полета несчастного «Боинга», о действиях советских ПВО — и признавалась ответственность за происшедшее, выражалось сожаление «по поводу гибели ни в чем не повинных людей»53 Однако эти признания были поздними и, очевидно, вымученными.

После скандальной встречи государственного секретаря США Д. Шульца и министра иностранных дел СССР А. А. Громыко 8 сентября в Мадриде, характеризовавшейся потоком'взаимных обвинений, советское руководство пошло на беспрецедентный шаг — организацию пресс-конференции, на которой выступил начальник Генерального штаба Н. В. Огарков и привел доказательства взаимосвязи нарушения южнокорейским авиалайнером границы СССР с деятельностью американских самолетов-разведчиков и взаимной скоординированности этих действий с полетом спутника-шпиона «Феррет-2». Позже маршал авиации П. Кирсанов опубликовал сведения о 40-минутной задержке