Царский угодник. Распутин - Валерий Поволяев

   — И для государя — тоже, — добавил Юсупов, — не то он совсем запутался бы в паутине этого человека. Мне часто бывает больно за Николая Александровича.

   — И мне, — сказал Пуришкевич. — Выпьем.

Они выпили. В дальнем углу дворца вновь прозвучал надрывный, рождающий в душе страх и холод стон. Пуришкевич, передёрнув плечами, выругался.

   — Что, думаете, это он стонет? — спросил Юсупов.

   — Чёрт его знает. В голову лезет всякое, и это тоже, — пожаловался Пуришкевич.

   — Это не он, — проговорил Юсупов, и Пуришкевич неожиданно засёк неверные, сомневающиеся нотки в его голосе, повернулся к Юсупову. Лицо у князя было усталым, бледным, в подглазьях сгустилась синева. Пуришкевич подумал, что Юсупов, похоже, не верит, что Распутин убит, сомневается до сих пор, хотя и утверждает, что того нет в живых. Вот наваждение! Лазоверт, врач, подтвердил, что Распутин убит, а врачи в таких случаях не ошибаются. — Он мёртв, — сказал Юсупов.

По небережной Мойки проехал автомобиль, звук мотора был резким, будто в выхлопную трубу машины забили винтовочный ствол, плюющийся боевыми патронами. Юсупов с надеждой, отчётливо проступившей у него в глазах, покосился на окно.

   — Нашим ещё рано, — сказал Пуришкевич, — они приедут примерно через полчаса.

Время тянулось очень долго, томительно. Было холодно, коньяк перестал согревать, виски стискивала глухая боль, оба они ощущали себя уставшими. Тяжёлая портьера, прикрывавшая окно, шевельнулась — там словно бы кто-то стоял и теперь, не выдержав напряжения, неподвижности, переменил ногу, расслабился. Пуришкевич засек движение портьеры, сузил глаза:

   — Кто это?

   — Форточка открылась. Ветер, — пояснил Юсупов.

Едва он произнёс слово «ветер», как по кабинету что-то пронеслось, сорвало со стола несколько бумаг и швырнуло на пол, — то ли действительно это был ветер, то ли с людьми игралась нечистая сила. В дальнем конце дворца опять раздался стон. Пуришкевич подумал, что жить в таком дворце не очень-то уютно, тут и духи водятся, и домовые, и разные подпотолочники, зашкафники, запортьерники, подпорожники и так далее — нечистой силы на Руси всегда водилось много, а в последнее время она вообще распространилась очень широко.

Неожиданно оба ощутили тревогу, это была не та лёгкая, щекочущая душу тревога, которую рождает домашняя безобидная нечисть, а тяжёлая, наполняющая сердце страхом, от которого внутри всё холодеет, а руки и ноги отказываются повиноваться. Это была совсем иная тревога. Пуришкевич машинально потянулся к своему «соважу», лежащему на письменном столе около серебряной чернильницы, глянул в ствол и положил себе в карман.

Юсупов настороженно вытянул голову, тени под глазами у него сделались совсем синими, губы дрогнули, кончики их обиженно, как у ребёнка, поползли вниз, лицо побледнело!

   — Что-нибудь случилось? — свистящим шёпотом спросил Пуришкевич.

   — Нет. Но... — Юсупов неопределённо повертел рукой в воздухе, — у меня такое впечатление, что во дворце кто-то находится.

   — Кроме нас?

— Кроме нас. В центральном подъезде дежурят, правда, два солдата, но их я не имею в виду. — Юсупов поднялся с кресла, подошёл к окну, сдвинул в сторону портьеру — не видна ли машина великого князя? Но машины не было, да и в чистом морозном воздухе звук двигателя слышен очень далеко, он бы засек его за четыре квартала, — князь сожалеюще качнул головой и направился к лестнице, ведущей вниз.

Потом он не раз признавался, что не знает, почему решил пойти в подвал, где лежал Распутин, словно бы какая-то посторонняя сила подняла его с места, сработало в нём что-то неосознанное, тёмное, словно кто-то внутри сильно и властно постучал в сердце — и сердце от этого тоскливо сжалось, послало сигнал тревоги в мозг. Действовали некие силы, живущие вне человека, но способные легко проникнуть в него.

Он спустился вниз, открыл дверь подвала, зажёг свет.

Распутин лежал на прежнем месте, в той позе, в какой они его и оставили, — одна рука находилась на животе, другая упала на лоб, прикрыла глаза. Когда тело стаскивали со шкуры, то «старца» ухватили под мышки, обе руки приподнялись сами по себе под тяжестью его тела, потом, когда Распутина опустили, руки сложились безвольно, одна упала на лицо, другая на живот.

Постояв немного около Распутина, не понимая пока ещё, откуда идёт тревога, Юсупов нагнулся, пощупал тело. Тело было тёплое. «Странно, оно должно коченеть, уже минут сорок прошло после выстрела, а тело не коченеет... В чём дело?»

Из-под тела на полированный пол вытекла тоненькая плоская струйка крови. Тревога усиливалась. Юсупов оглянулся, почувствовал, как его обдало холодом, — опять показалось, что в доме есть кто-то и этот «кто-то» находится сейчас в подвале. Но в подвале никого не было, только Юсупов и убитый Распутин.

Все последующие поступки князя были бесконтрольными, словно бы кто-то неведомый двигал его руками и ногами, — впрочем, в этом Юсупов разобрался много позже, а сейчас он не задавался никакими вопросами, в голове, кроме звонкой секущей тревоги, ничего не было, он действовал почти машинально: зачем-то схватил Распутина за обе руки и сильно встряхнул. Голова «старца» безвольно и тяжело, словно кочан капусты, качнулась в сторону, ударилась о пол с глухим стуком, тело было безжизненным, грузным, несмотря на внешнюю лёгкость. «Мёртв», — с облегчением отметил Юсупов.

Он собрался было уходить, шагнул уже к стене, чтобы выключить свет, как неожиданно заметил, что лицо мёртвого Распутина задрожало — одна щека дёрнулась, напряглась, потом обвисла, затем снова дёрнулась. Юсупов почувствовал, как его тело обволок холодный ужас, оно сделалось ватным, чужим, в горле что-то булькнуло, застыло, щека у него так же, как у Распутина, конвульсивно дёрнулась, словно бы и Распутина и Юсупова щекотал один и тот же человек, потягивал за одну и ту же ниточку.

   — Ё-ё-ёх! — наконец выдавился из горла Юсупова смятый, ни на что не похожий, расплющенный ужасом звук.

Лицо Распутина задёргалось сильнее, будто неведомая сила разогревала тело изнутри, рука сдвинулась со лба, левый глаз приоткрылся на мгновение, но веко не выдержало собственной тяжести, и глаз закрылся снова. Задёргалось веко правого глаза — мелко, противно, вызвав у Юсупова ужас гораздо больше прежнего, в узком разъёме век мелькнул красный белок. Пока правый глаз дёргался, левый открылся совсем, обнажив зеленоватый сатанинский зрачок, со злобой и насмешкой, в упор смотревший на Юсупова.

   — Ё-ё-ёх! — вновь вылетел из глотки незнакомый хриплый звук, раздавленный ужасом. Юсупов хотел отступить от тела, ринуться по лестнице наверх, к Пуришкевичу, ведь у Пуришкевича при себе пистолет, из которого можно отстреляться, отбиться от ожившего сатаны, но ноги не слушались князя, он, застывший, онемевший, продолжал стоять на прежнем месте.