Царский угодник. Распутин - Валерий Поволяев

Яд опять не взял «старца». Оставалась последняя отравленная стопка. Последняя. Феликс Юсупов снова налил вина — в эту последнюю стопку, неожиданно поймал косой, йодный хитрости и внутренней злобы взгляд Распутина. «Старец» словно бы говорил ему: «Ну что? Взял? Одержал верх?» Юсупов почувствовал, что ему делается по-настоящему страшно. Так страшно не было ещё, наверное, никогда — внутри у него словно бы образовалась пустота, всё вымерзло, стало чужим, лёгким как пух — и эта пустота, словно рыбий пузырь, приподнимает его, он не чувствует земли под ногами, не чувствует тяжёлого каменного пола, персидского ковра, постеленного около кресел рядом со шкурой полярного медведя, и вообще в нём словно произошло расслоение, душа отделилась от тела и теперь воспарила над бренными останками, вознамерившись унестись неведомо куда. От страха у него свело мышцы, пальцы скрючились, на ногах отчаянно болели икры.

Вполне возможно, что он потерял на несколько минут сознание и вообще-то должен был свалиться со стула, но не свалился. Когда Юсупов очнулся, то увидел, что Распутин сидит за столом, опустив голову и обхватив её руками.

   — Налей-ка мне теперь чаю, — попросил «старец», — пить чего-то хочется.

Страх исчез вместе с минутной одурью. Юсупов вновь сделался самим собою, движения его обрели уверенность. Пока он наливал чаю себе и «старцу», Распутин поднялся, прошёл в угол, где в кресле лежала гитара, взял её в руки.

   — Люблю игру на гитаре, — сказал он, — сам сыграл бы, да бодливой корове Бог рогов не дал. — Он задумчиво помял пальцами шею. — В горле что-то очень сухо.

   — Вот чай, Григорий Ефимович, — Юсупов передал ему очередную отравленную чашку. — Может, ещё пирожное?

   — Нет. Мне уже пора. Домой пора. Ирина, видно, не придёт.

   — Как не придёт? Обязательно придёт. Осталось подождать ещё чуть-чуть.

Распутин протянул князю гитару, облизал сухим красным языком губы:

   — Сыграй. И спой что-нибудь. Я люблю, как ты поёшь.

Юсупов взял гитару, провёл пальцами по струнам, и гитара, обычно послушная, певучая, отзывающаяся на каждое движение не только руки, но и души, будь то тоскливое, полное скорби щемление либо бесшабашная радость, которая обычно возникает после крупного выигрыша в карты, сейчас никак не реагировала на хозяина, звук у неё был хриплым, дребезжащим, разлаженным.

   — Весёленькое что-нибудь, — попросил Распутин.

   — На душе тяжело, не до весёленького.

   — А ты попробуй, — Распутин приложил к уху ладонь на манер рупорка и приготовился слушать.

Весёлые песни не шли, Юсупов запел, но ничего хорошего у него не получилось. Тогда он переключился на грустное. Распутин протестующе замахал рукой:

   — Со слезой не надо!

В один из моментов Юсупов снова поймал взгляд «старца» — как и в прошлый раз, хитрый, жёсткий, со смесью злобы и лукавства. Это были глаза дьявола. Впоследствии, находясь уже в изгнании, князь так и отметил в своей книге: «Никогда ещё не видел я его таким страшным. Он смотрел на меня дьявольскими глазами».

Пройдясь пальцами по струнам, ощущая внутри странную печальную дрожь, Юсупов отложил гитару в сторону.

   — Не хочется ни петь, ни играть.

   — Не хочется — и не надо.

Наверху в это время раздался шум, Распутин насторожился, вывернул голову, словно коршун, замер.

   — Это что, Феликс? — спросил он.

Юсупов неопределённо махнул рукой:

   — От женщин всегда бывает много шума: то они обсуждают кого-нибудь, то обнову примеряют, то с портнихой консультируются — и всё на повышенных тонах.

Распутин оправил рукой бороду, облизал языком губы — во рту у него по-прежнему было сухо, Юсупов подумал, что «старец» сейчас вновь потребует чая, но Распутин, продолжая сохранять коршунью позу, попросил:

   — Сходи наверх, узнай, чего там происходит... Надоело впустую сидеть.

Князь — ловкий, стремительный — пулей взлетел наверх, смахнул ладонью капельки пота со лба, зажато, словно бы его мог услышать Распутин, вздохнул. Обратил внимание, что Дмитрий Павлович и Пуришкевич бледны, Сухотин держит в руках револьвер. Юсупов понял, что этим людям сейчас не легче, чем ему, — а может быть, даже труднее. Ожидание всегда бывает тяжёлым — ждать труднее, чем действовать.

   — Ну что? — нервно спросил великий князь.

   — Надеюсь, всё кончено? — так же нервно спросил Пуришкевич.

Юсупов отрицательно покачал головой:

   — Яд не подействовал.

Великий князь неверяще вздохнул:

   — Быть того не может!

   — Доза-то была огромная! — сказал Лазоверт.

   — И он всё принял? — спросил Пуришкевич.

   — Всё, — ответил Юсупов.

   — Есть следующее предложение, — начал Пуришкевич решительно, но Юсупов остановил его движением руки:

   — Тише, пожалуйста! Говорите шёпотом.

Пуришкевич перешёл на шёпот:

   — Предлагаю всем спуститься вниз и прикончить там этого... негодяя. Со всеми нами он не справится. Мы посильнее яда будем, — Пуришкевич холодно усмехнулся. — Всё его колдовство разом обратится в дым.

   — План не годится, — решительно заявил Юсупов. — Не выдерживает никакой критики.

   — Почему?

   — Много шума. Сейчас, ночью, ведь каждый чох слышен. Не-ет, — Юсупов энергично помотал головой. — Да потом, мы не справимся с ним. Вы даже не представляете, какая это бестия.

   — Что вы предлагаете, Феликс? — спросил великий князь.

   — Я прикончу его в одиночку.

Присутствующие долго не соглашались с Юсуповым, но в конце концов он убедил их.

   — Ладно, Феликс, — первым сдался великий князь, достал из кармана свой револьвер, протянул его: — Возьмите.

Юсупов молча взял револьвер, поставил его на предохранитель и засунул сзади за пояс, под полу кителя. Окинул взглядом собравшихся, вздохнул. Его одолевала странная слабость, словно бы не Распутин хлебнул яда, а он сам, на лбу постоянно возникал пот, внутри, в разъёме грудной клетки, что-то покалывало.

Распутин сидел внизу с опушённой головой, дыхание у него было прерывистым, с сухими всхлипами. Распутин даже не услышал, как князь спустился в подвал.

Феликс подошёл к нему, сел рядом. Распутин и этого не ощутил. Наконец он поднял голову. Взгляд у него был далёким, затуманенным, лишённым всякого выражения.

   — Вам нездоровится? — с надеждой спросил Феликс Юсупов.

Распутин тяжело шевельнулся, облизал губы.

   — Да, — хрипло проговорил он. — Голова что-то отяжелела и в животе жжёт. Дай-ка мне ещё рюмочку — легче станет.

Юсупов налил ему мадеры в новую отравленную стопку, «старец» поднял вино, судорожно вздёрнул одно плечо и залпом выпил. Другого человека эта стопка запросто превратила бы в труп, а Распутин после выпитого, наоборот, взбодрился, повеселел.