Барабаны осени - Диана Гэблдон

все, что имели, за исключением горстки узлов и коробок с едой, купленной в путешествие, и тощих детей, ради которых решились на этот отчаянный шаг.

Роджер с улыбкой присел, уговаривая малыша; тот крепко вцепился в материнскую юбку. Белокурому кудрявому ангелочку не исполнилось и двух лет, его еще наряжали в платье. Уголки маленького пухлого рта были обращены вниз, выражая страшное неодобрение всему, что происходило вокруг.

— Давай же, малыш, — тихо сказал Роджер, протянув руку. Нужды контролировать акцент больше не было, изысканное оксфордское произношение исчезло само собой под натиском протяжного шотландского говора, усвоенного с детства. — Твоя мама не может сейчас тебя взять, пойдем со мной.

Мальчик недоверчиво шмыгнул носом и сердито посмотрел на него, однако позволил отцепить свои пальчики от материнской юбки. Роджер нес малыша по палубе, а женщина молча шла за ним. Она спустилась в трюм, и Роджер передал сына ей на руки, тогда она подняла глаза и посмотрела на него, а затем ее лицо исчезло в темноте, словно белый камень, упавший в колодец. Роджер пошел назад со щемящим чувством, словно на его глазах утонул человек.

Вернувшись к работе, он заметил молодую женщину, спускавшуюся к пристани. Девушка была, что называется, обаятельной — не красавица, но очень живая, изящная, с выразительными глазами. Возможно, дело было в осанке — прямая, как стебелек лилии, среди сгорбленных и усталых людей. А может, в ее лице — конечно, в нем читалась и неуверенность, и сомнения, но вместе с тем глаза девушки светились любопытством и интересом. Отважная девчонка, подумал Роджер. Подавленный созерцанием уныния и страха, исходящими от остальных эмигрантов, при виде нее он несколько воспрянул духом.

Рядом с ней шагал высокий светловолосый молодой человек с ребенком на руках. Он ободряюще коснулся плеча девушки, и ее лицо осветила мягкая чарующая улыбка. Глядя на них, Роджер почувствовал укол чего-то похожего на зависть.

— Эй, Маккензи! — Крик боцмана выдернул его из задумчивости. — Между прочим, груз ждет, сам по себе на борт не запрыгнет!

Корабль отчалил, распустив паруса. Несколько недель все шло гладко. На смену дождливой погоде, омрачившей отъезд из Шотландии, пришли крепкие ветра и бурное море. Большинство пассажиров слегли от морской болезни, но со временем пошли на поправку. Запах рвотных масс составлял лишь незначительную нотку в какофонии отвратительных ароматов на борту «Глорианы».

Роджер с рождения обладал чутким нюхом, и теперь ему пришлось об этом пожалеть. Тем не менее даже самый чуткий нос ко всему привыкает, и примерно за день он свыкся с царившим в трюме духом, отмечая разве что новые нотки.

Роджер не страдал от морской болезни, тем не менее по опыту, приобретенному на рыболовецком судне, знал, как настороженно моряки следят за погодой: от того, светит ли солнце, зависит, как сложится день.

Другие члены команды не проявляли дружелюбия, однако и враждебности не выказывали. Может, из-за говора, свойственного жителям шотландского высокогорья — большинство матросов с «Глорианы» были выходцами с равнин, из Дингуолла или Питерхеда, а может, из-за странных слов, которые порой срывались у него с языка, а может, из-за роста остальные держались с ним настороже. До открытой ссоры дело не доходило, все-таки Роджер был самым рослым и крепким, но и на сближение никто не шел.

Холодность моряков не трогала Роджера. Пока тело управлялось с повседневными обязанностями, ему было о чем подумать.

До того как пуститься в плавание, он не пытался ничего разузнать ни о корабле, ни о капитане. Да он бы сел на корабль к черту лысому, при условии, что этот джентльмен направлялся в Северную Каролину! Тем не менее из разговоров экипажа Роджер понял, что Стивен Боннет известен как хороший капитан, строгий, но справедливый, и пользуется репутацией человека, которому сопутствует удача. Для тех, кто получал не заработную плату, а долю от прибыли, последнее из качеств сглаживало прочие шероховатости в характере капитана.

Не то чтобы Роджер замечал подобные шероховатости, просто ему казалось, что капитан словно находится в незримом кругу, и лишь немногие смеют преступить границу. Напрямую с капитаном общались только первый помощник и боцман; матросы опускали головы, когда он проходил мимо. Роджер припомнил холодный взгляд зеленых глаз следившего за ним хищника. Неудивительно, что никто не хотел привлекать его внимание.

Общаться с пассажирами Роджеру особо не доводилось. Как правило, им разрешали появляться на палубе дважды в день, чтобы подышать воздухом, опорожнить мусорные баки, которых было ничтожно мало для такого количества людей, и отнести вниз воду, которую мелкими порциями распределяли на каждую из семей. Роджер ждал этих коротких вылазок и пытался найти работу на палубе, где пассажиры разминали затекшие конечности.

Его интерес был и личным, и профессиональным. В их присутствии просыпалось любопытство историка, а одиночество, которое он испытывал, легче переносилось под тихий рокот обыденных разговоров. Они были семенами, что упадут на почву новой страны, захватив с собой наследие прошлого. То, что знают и ценят эти бедные эмигранты, они передадут своим потомкам.

И если уж передавать шотландскую культуру потомкам, почему это должен быть рецепт от бородавок, о котором поведала пожилая женщина, что бранила терпеливую невестку («Я говорила тебе, Кэти Мак, но ты выбросила отличных сушеных жаб, хотя набрала с собой кучу всякого хлама, который мы теперь сторожим день и ночь, куда его только девать станем, когда приедем»…), хотя и он — часть наследия, наряду с народными песнями и молитвами, с тканой шерстью и кельтскими узорами.

Роджер взглянул на свою руку и живо вспомнил миссис Грэхэм, которая натирала ему бородавку на среднем пальце чем-то, что назвала сушеной жабой. Он улыбнулся, потерев то место большим пальцем. Рецепт сработал, больше бородавки не вскакивали.

— Сэр, — раздался рядом тихий голосок, — сэр, а можно нам пойти дотронуться до подковы?

Крошечная девочка вела за руки двоих младших братьев.

— Можно, a leannan, — ответил Роджер. — Только ты следи за парнями.

Она кивнула, и все трое побежали прочь. Перед тем как подняться на цыпочки и дотронуться до подковы, прибитой к мачте на счастье, дети тревожно оглянулись по сторонам, чтобы убедиться, что поблизости никого нет. Подкова обещала защиту и исцеление, матери часто посылали к ней хилых малышей.

Им лучше бы принимать железо внутрь, подумал Роджер, разглядывая сыпь на мучнисто-белых лицах и слушая жалобы на зуд, крошащиеся зубы и жар. Он вернулся к работе, черпаком разливая воду по ведрам и мискам, которые подставляли ему пассажиры. Эмигранты жили на одной овсянке, а многие из них лишь на сушеном горохе, размоченном в воде, и безвкусных сухарях —