Гоголь. Соловьев. Достоевский - К. Мочульский

От своей теории силы и власти он не отказывается. «Соня поняла, что этот мрачный катехизис стал его верой и законом».

Пятый акт (шестая часть) — катастрофа. Автор параллельно изображает гибель двух «сильных людей», Раскольникова и Свидригайлова. Убийца предчувствует свой конец: он находится в полубредовом состоянии, скитается без цели по улицам, сидит в трактире, спит где‑то в кустах… «Он начал задыхаться без выхода, в тесноте». Приход Порфирия Петровича разрешает это напряжение. Следователь анализирует весь «психологический процесс преступления» и дает ему историческое определение. «Тут дело фантастическое, мрачное, дело современное, нашего времени случай–с, когда помутилось сердце человеческое, когда цитируется фраза, что «кровь освежает»… Тут книжные мечты–с, тут теоретически раздраженное сердце». Задыхаясь, Раскольников спрашивает: «Так… кто же… убил?» «Порфирий Петрович даже отшатнулся на спинку стула, точно уж так неожиданно и он был изумлен вопросом». «Как, кто убил? — проговорил он, точно не веря ушам своим. — Да вы убили, Родион Романович! Вы и убили–с».

После поражения «сильной личности» следует разоблачение ее. Порфирия Петровича сменяет Свидригайлов. Первый доказал теоретическую ошибку Раскольникова («книжная мечта»), второй вскрывает его нравственное лицемерие. «Нет, я про то, — говорит он, — что вы вот все охаете, да охаете. Шиллер‑то в вас ощущается поминутно… Если же убеждены, что у дверей нельзя подслушивать, а старушонок можно лущить чем попало, в свое удовольствие, так уезжайте куда‑нибудь поскорее в Америку! Понимаю, какие у вас вопросы в ходу: нравственные что ли? Вопросы гражданина и человека? А вы их побоку; зачем они вам теперь‑то? Хе! Хе! Потому что вы еще гражданин и человек? А коли так, так и соваться не надо было: нечего не за свое дело браться».

Двойник–Свидригайлов издевается над Раскольниковым так же, как двойник–черт потешается над Иваном Карамазовым. Оба они — воплощенное сомнение в себе сильного человека. Герою остается или застрелиться, или учинить явку. На самоубийство у него не хватает решимости, и он доносит на себя. Это не раскаяние, а малодушие: наказание для него — «ненужный стыд» и «бессмысленное страдание». Он презрительно думает: «Каким же это процессом может так произойти, что, я наконец… смирюсь, убеждением смирюсь?»

Раскольников приходит к Соне за крестом, озлобленный и мрачный: «Это значит символ того, что крест беру на себя, хе–хе!» Кощунственный смех и ненависть к Соне, посылающей его на позорную гибель… Помня слова ее: «поклонись народу», он падает на колени на улице, но сказать: «я, убил» — так и не может. Входит в полицейскую контору и возвращается; видит во дворе Соню, снова идет в контору и, наконец, заявляет: «Это я убил тогда старухучиновницу и сестру ее Лизавету топором и ограбил».

Трагедия Раскольникова завершается эпилогом. Преступник уже полтора года на каторге. Соня пошла за ним в Сибирь, но он «мучит ее своим презрительным и грубым обращением». Изменился ли он? Нет, "он тот же, одинокий, угрюмый, гордый. «Он строго судил себя и ожесточенная совесть его не нашла никакой особенно ужасной вины в его прошедшем, кроме разве простого промаху, который со всяким мог случиться… Он не раскаивался в своем преступлении».

«Ну, чем мой поступок кажется им так безобразен? — говорил он себе. — Тем, что он — злодеяние? Что значит слово злодеяние? Совесть моя спокойна». В словах «совесть моя спокойна» открывается вдруг последняя правда о Раскольникове. Он действительно сверхчеловек, не побежденный, а победитель; он хотел испытать свою силу и узнал, что она безгранична, хотел «переступить» и переступил, хотел доказать, что моральный закон для него не писан, что он стоит по ту сторону добра и зла, и вот — совесть его спокойна. Погиб он не оттого, что его «замучило разъединение с людьми», о нет, он любит свое гордое одиночество, и не оттого, что «нервы не выдержали», «натура сдала», — все это вздор. У него сил хватило бы. Недаром Порфирий считает его «бесстрашным бойцом», а Свидригайлов говорит ему: «Вы и сами порядочный циник. Матерьял, по крайней мере, заключаете в себе огромный. Сознавать много можете, много, ну, да вы и делать‑то много можете». И не оттого он погиб, что поймал его Порфирий своей «психологией о двух концах». Не страшен ему и Порфирий. Только на каторге понял он причину своей гибели. «Он стыдился имен но того, что он, Раскольников, погиб так слепо, безнадежно, глухо и глупо, по какому–mo приговору слепой судьбы». Эта черта завершает его величественный образ. У сильного человека нет достойных противников, один у него враг — судьба. Раскольников погиб, как трагический герой, в борьбе со слепым Роком. Но как мог автор преподнести читателям–шестидесятникам в благонамеренном журнале Каткова бесстрашную правду о новом человеке? Ему пришлось набросить на нее целомудренный покров. Сделал он это, впрочем, наспех, небрежно, «под занавес». На каторге, после болезни, герой бросается к ногам Сони… и любит. «В их больных и бледных лицах уже сияла заря обновленного будущего, полного воскресения в новую — жизнь. Их воскресила любовь». «Но, — осторожно прибавляет автор, — тут начинается новая история…» Роман кончается туманным предсказанием '«обновления» героя. Оно обещано, но не показано. Мы слишком хорошо знаем Раскольникова, чтобы поверить в эту «благочестивую ложь».

***

«Преступление и наказание» воскрешает в форме современного романа искусство античной трагедии. История Раскольникова — новое воплощение мифа о восстании Прометея и о гибели трагического героя в борьбе с Роком. Но у Достоевского, великого христианского писателя, метафизический смысл мифа бездонно углублен. Последний суд над «сильным человеком» автор вручает русскому народу. Каторжники возненавидели Раскольникова. Однажды они «все разом напали на него с остервенением. «Ты безбожник! Ты в Бога не веруешь! — кричали ему. — Убить тебя надо!»

Народный суд выражает религиозную идею романа. У Раскольникова «помутилось сердце», он перестал верить в Бога. Для Достоевского безбожие неизбежно оборачивается человекобожием. Если нет Бога, я сам бог. «Сильный человек» возжаждал освобождения от Бога — и достиг его; свобода его оказалась беспредельной. Но в беспредельности ждала его гибель: свобода от Бога раскрылась как чистый демонизм; отречение от Христа — как рабство Року. Проследив пути безбожной свободы, автор подводит нас к религиозной основе своего мировоззрения: нет другой свободы, кроме свободы во Христе; неверующий во Христа подвластен Року.

Глава 14. «Игрок». Вторая женитьба. Жизнь за границей (1866—1868)

Небольшой роман «Игрок» был задуман в 1863 году в форме рассказа. Автор писал Страхову из Рима: «Теперь готового у меня нет ничего. Но составился довольно счастливый (как сам сужу) план одного рас сказа. Большею частью он записан на клочках… Сюжет рассказа следующий: один тип заграничного русского. Заметьте: о заграничных русских был большой вопрос летом в журналах. Все зто отразится в моем рас сказе. Да и вообще отразится современная минута (по возможности, разумеется) на шей внутренней жизни. Я беру натуру непосредственную, человека, однако же, много развитого, но во всем йедоконченного, изверившегося и не смеющего не верить, восстающего на авторитеты и боящегося их. Он успокаивает себя тем, что ему нечего делать в России, и потому жестокая критика на людей, зовущих из России наших заграничных русских. Главная же штука в том, что все его жизненные соки, силы, буйство, смелость пошли на рулетку. Он — игрок, и не простой игрок, так же, как Скупой рыцарь не простой скупец. (Это вовсе не сравнение меня с Пушкиным. Говорю лишь для ясности.) Он поэт в своем роде, но дело в том, что он сам стыдится этой поэзии, ибо глубоко чувствует ее низость, хотя потребность риска и облагораживает в его глазах самого себя. Весь рассказ — рассказ о том, как он третий год играет по игорным домам на рулетке… Если «Мертвый дом» обратил на себя внимание публики, как изображение каторжных, которых никто не изображал наглядно до мертвого дома, то этот рассказ обратит непременно на себя внимание, как наглядное и подробнейшее изображение рулеточной игры… Вещь, может быть, весьма недурная. Ведь был же любопытен «Мертвый дом». А это описание своего рода ада, своего рода каторжной «бани»; хочу и постараюсь сделать картину».

Первая забота Достоевского — уловить «современную минуту», ответить на актуальный вопрос («о заграничных русских»); затем — схватить черты человека эпохи, представителя определенного общественного настроения (человек «недоконченный», готовый взбунтоваться, но еще «не смеющий не верить», человек, которому «нечего делать в России» и силы которого гибнут в «поэзии» азартной игры). В такой последовательности возникают замыслы Достоевского: от уловления «идеи» настоящего исторического момента к воплощению ее в личности. Но этот идейнопсихологический план не осуществился. Роман был продиктован наспех, сымпровизирован в 27 дней, и из первоначального проекта сохранилось только «наглядное изображение рулеточной игры».