Гоголь. Соловьев. Достоевский - К. Мочульский

И вдруг срыв: после первого поединка — полное самоуничижение героя; к нему приходит мещанин и «тихим, но ясным и отчетливым голосом» говорит: «убивец». Кто этот человек и что он видел? Значит, есть улики? Значит, он и убить‑то не сумел? «И как смел я, зная себя, предчувствуя себя, брать топор и кровавиться…» Нет, он не сильный человек. «Я переступить поскорее хотел… я не человека убил, я принцип убил! Принцип‑то я и убил, а переступить‑то не переступил, на той стороне остался»… Сомнение в себе и неверие в свои силы доказывают его постыдную слабость. Нет, он не Наполеон, а «эстетическая вошь», «еще сквернее и гаже, чем убитая вошь». «О, пошлость! О, подлость! О, как я понимаю «пророка» с саблей, на коне: велит Аллах и повинуйся «дрожащая тварь!». Кризис завершается страшным сном. Раскольников ударяет старуху топором по темени, а она наклоняет голову и «заливается тихим, неслышным смехом». Жертва смеется над убийцей: она жива. Он ударяет вновь и вновь; она смеется сильнее. Ее нельзя убить: она — бессмертна. Еще так недавно Раскольников насмешливо прощался с ней навсегда: «Довольно, матушка, пора и на покой!», и вот все люди вокруг него, как мертвецы, а мертвая — жива. От живых он себя отрезал, «как будто ножницами», а с ней ему не расстаться: навеки соединены… кровью.

Третий акт трагедии (четвертая часть) доводит борьбу Раскольникова до кульминационной точки. Герой видимо торжествует, но победа его — скрытое поражение. Он просыпается от страшного сна: перед ним стоит Свидригайлов, оскорбитель его сестры. Раскольников трагически расколот: в нем — «два противоположных характера». «Сильный человек» судорожно борется в нем с гуманистом, мучительно освобождается от «принципов» и «идеалов». Свидригайлов — тот же Раскольников, но уже окончательно «исправленный» от всяких предрассудков. Он воплощает одну из возможностей судьбы героя. Между ними — метафизическое сходство. «Между нами есть какая‑то точка общая, — говорит Свидригайлов… — Мы одного поля ягоды». Они идут по одному пути, но Свидригайлов свободнее и смелее Раскольникова и доходит до конца. Студент «переступил», «по совести разрешил кровь», а всетаки продолжает держаться за «гуманность», «справедливость», «высокое и прекрасное».

Свидригайлов говорит Раскольникову, что вечность мерещится ему вроде деревенской бани: «Закоптелая, и по всем углам пауки». Тот с отвращением спрашивает: «И неужели, неужели вам ничего не представляется утешительнее и справедливее этого?» Свидригайлов издевается: ему ли, убийце, говорить о справедливости! Ему ли проповедовать нравственность! Какое лицемерие! Почему он не хочет передать Дуне десять тысяч от ее оскорбителя? Ведь «цель оправдывает средства»! Раскольников отменил старую мораль, а все еще цепляется за красоту, благородство и прочий гуманистический хлам. Свидригайлов последовательнее: добро и зло — относительны, все позволено — все безразлично. Остается только мировая скука и пошлость. И ему скучно: он развлекался, как мог: был шулером, сидел в тюрьме, продал себя за 30 тысяч своей покойной жене. Может быть полетит на воздушном шаре или отправится в экспедицию на Северный полюс. Ему являются привидения, клочки других миров, но какие пошлые! Скука Свидригайлова не психологическая, а метафизическая. Крайности сходятся, добро и зло неразличимы, — дурная бесконечность, безразличие и бессмыслица. Свидригайлов не злодей: он великодушно отпускает Дуню, раздает деньги, помогает Мармеладовым. Он испытывает свою свободу во зле и не находит ей предела. Страсть к Дуне на время занимает его. Он стреляется со скуки. Сверхчеловеку нечего делать среди людей. Его сила не находит себе точки приложения и истребляет сама себя.

Свидригайлов — сладострастник; на его совести страшные преступления: убийство жены, самоубийство слуги Филиппа и четырнадцатилетней оскорбленной им девочки. Он любит грязный разврат, но совесть его спокойна, и у него «свежий цвет лица». Он поставлен рядом с Раскольниковым как его темный двойник; он порожден кошмаром героя, выходит из его сна. Герой спрашивает Разумихина: «Ты его точно видел — ясно видел? Гм… то‑то. А то знаешь, мне подумалось… мне все кажется, что это, может быть, и фантазия…» Так же и Иван Карамазов после кошмара спрашивает Алешу, видел ли он его посетителя. Свидригайлов — «черт» Раскольникова.

Встреча с двойником — новый этап сознания героя. Поверив в свое поражение («Не Наполеон, а вошь»), он начинает терять чувство реальности; живет в бреду, не различает сна от яви (явление Свидригайлова). Действие стремительно движется к развязке.

Сцене со Свидригайловым противоставляется сцена с Соней, злому ангелу — добрый, «бане с пауками» — воскресение Лазаря. Свидригайлов показал Раскольникову, что демонический путь ведет к скуке небытия. Соня указывает на другой путь, открывает образ Того, кто сказал: «Я есмь путь». Только чудо может спасти убийцу, и Соня страстно молит о чуде. Так же как беседа со Свидригайловым, диалог с Соней взлетает в метафизическую высь. На аргументы героя о бессмысленности жертвы, бесполезности сострадания и неизбежности гибели Соня отвечает верой в чудо. «Бог, Бог такого ужаса не допустит». — «Да, может, и Бога‑то совсем нет», — с каким‑то даже злорадством ответил Раскольников». Вдруг он просит Соню прочесть ему в Евангелии «про Лазаря». Соня читает. Она верит, что «и он, он — ослепленный и неверующий, он тоже сейчас услышит, он тоже уверует, да, да сейчас же, теперь же». Чтение кончено. Раскольников получил ответ кото на свой молчаливый вопрос: «Что она, уж не чуда ли ждет? И наверно, так. Разве это не признак помешательствач» Чудо не произошло. Убийца не уверовал, а только убедился, что Соня — сумасшедшая: верит в воскресение четырехдневного мертвеца!

Он называет Соню «великой грешницей», она такая же проклятая, как и он. «Tы загубила жизнь… свою (это все равно)».

В этих страшных трех словах в скобках (этпо все равно) — бесовская ложь и злоба. Положить душу свою задруги свои все равно что загубить душу ближнего! Соня в ужасе спрашивает: «Что же, что же делать?» — «Что делать? — отвечает демон. — Сломать что надо раз навсегда, да и только; и страдание взять на себя. Что? Не понимаешь? После поймешь. Свободу и власть, а главное, власть! Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!» Чтение Евангелия вызывает взрыв дьявольской гордыни. Воскресению противо ставляется разрушение («сломать что надо»), смирению — властолюбие, лику Богочеловека — образ человекобога.

Второй поединок с Порфирием Петровичем начинается с гордого вызова преступника. Он требует «допроса по форме». Следователь подробно анализирует его по ведение после убийства, перечисляет его промахи и доказывает, что «он психологи чески не убежит». Ненависть допрашиваемого растет с каждой минутой. Наконец он не выдерживает. «Лжешь ты все, — завопил Раскольников, — лжешь, полишинель проклятый… Ты лжешь и дразнишь меня, чтоб я себя выдал!» И вдруг неожиданная перипетия. Порфирий хотел изобличить убийцу показанием мещанина, но вместо того красильщик Миколка признается в убийстве старухи. Раскольников издевается над уликами следователя, над его «психологией о двух концах». «Теперь мы еще поборемся!» — восклицает он гордо.

Четвертый акт (пятая часть) — замедление действия перед катастрофой. Большая часть его заполнена драматической массовой сценой поминок по Мармеладову. Во втором свидании с Соней изображается последняя стадия самосознания сильного человека. «Хлам» гуманной мотивации преступления с презрением отбрасывается. «Вздор! Я просто убил! для себя убил, для себя одного», — заявляет Раскольников. Он делал опыт, решал загадку своей личности. «Мне надо было узнать, и поскорее узнать, вошь ли я, как все, или человек». Смогу ли переступить или не смогу? Тварь ли я дрожащая или право имею?» К человеческому «стаду» он питает величайшее презрение. «Дрожащая тварь» должна повиноваться железному жезлу. Сильный человек восстает на порядок мира… «Мне вдруг ясно, как солнце, представилось, что как же это ни единый до сих пор не посмел и не смеет, проходя мимо всей этой нелепости, взять простонапросто все за хвост и стряхнуть к черту. Я… Я захотел осмелиться и убил». Раскольников продолжает бунт человека из подполья («а не столкнуть ли нам все это благоразумие… к черту») и прокладывает дорогу деспотизму Великого Инквизитора. Мораль силы приводит к философии насилия. Сверхчеловек раскрывается, как князь мира сего — антихрист. Раскольников презрительно резюмирует: «Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил». Ошибку свою он признает: кто сомневается в своем праве на власть, тот этого права не имеет, значит, он тоже «вошь», как и все. «Разве я старушонку убил? Я себя убил». Соня говорит: «Вас Бог поразил — дьяволу предал». Убийца охотно принимает такое объяснение: «Я ведь и сам знаю, что меня черт тащил… А старушонку эту черт убил, а не я». О, теперь ему безразлично, кто виноват в его поражении — черт или Бог. Разве он — «вошь», почему не признать, что кто‑то над ним посмеялся? Соня велит ему поцеловать землю, донести на себя, «страданье принять и искупить им себя». Ни в какое страданье и искупление он не верит. Сонина любовь вызывает в нем «едкую ненависть». Он донесет на себя, потому что он «трус и подлец», но никогда не смирится и не покается. Снова вспыхивает в нем гордость: «Может, я еще человек, а не вошь, и поторопился себя осудить. Я еще поборюсь».